История татар. Том I. Народы степной Евразии в древности

Диаметрально противоположная такому подходу точка зрения была высказана в 1920-х гг. в работах ученых евразийской школы. Евразийство — общественно-политическое течение, возникшее в среде русской эмиграции после окончания гражданской войны, предложило по-новому взглянуть на историю русско-тюркских взаимоотношений. Евразийцы считали, что русская этничность не может быть сведена лишь к славянскому этносу, в ее образовании большую роль сыграли и тюркские племена. Оценка евразийцами русско-тюркских взаимоотношений в целом, и т. н. татаро-монгольского «ига», в частности, означала не больше не меньше, что «без татарщины не было бы и России» [Савицкий, 1993, с. 123]. Россия мыслилась евразийцами не как прямое продолжение Киевской Руси, а как «наследница великих ханов, продолжательница дела Чингиза и Тимура, объединительница Азии, в ней сочетаются оседлая и степная стихии» [Савицкий, 1993, с. 125]. В трудах евразийцев история России рассматривается в рамках истории Евразии в целом, при том всячески подчеркивается важная роль тюркских народов. Ученый-лингвист князь Н.С. Трубецкой считал, что в истории Евразии тюркские («туранские») племена играли первоначально гораздо более значительную роль, чем восточнославянские племена: «Даже в так называемый домонгольский период туранские государства в пределах одной Европейской России (царство волжско-камских булгар и царство хазарское) были гораздо более значительнее варяжско-русского. Самое объединение почти всей территории современной России под властью одного государства было впервые осуществлено не русскими славянами, а туранцами-монголами» [Трубецкой, 1993, с. 59]. Евразийцев больше интересовал период монгольских завоеваний и Золотой Орды, «туранский элемент» в русской истории они связывали с «наследием Чингиз-хана», в империи которого евразийский мир впервые предстал как единое целое. Географ и геополитик П.Н. Савицкий всячески подчеркивал позитивную роль татарского господства в становлении Российского государства: «Действием ли примера, привитием ли крови правящим, они (татары) дали России свойство организовываться воедино, создавать государственно-принудительный центр, достигать устойчивости; они дали ей качество становиться могущественной ордой» [Савицкий, 1993, с. 124].

Идеи евразийства оказали влияние на творчество таких историков, как Э. Хара-Даван, Г.Е. Вернадский и др. Для широкой аудитории в России-СНГ труды евразийцев 20-х гг. XX в. стали доступны только в последние десятилетия. Однако некоторые положения евразийской школы легли в основу исторических концепций Л.Н. Гумилева. Хотя в своих построениях евразийцы не были абсолютно объективны и беспристрастны, а порой их заносило в противоположную официальной историографии крайность, тем не менее, евразийство стало важным этапом развития русской исторической мысли.

III этап: 30-е — середина 50-х гг. XX в.

Переход от старой школы отечественной тюркологии к советско-марксистской традиции приходится примерно на начало 30-х гг. XX столетия. В это время завершается процесс формирования тоталитарного государства — СССР. Решающую роль в складывании историографической ситуации в стране стала играть политика партии, а конкретные исследования стали сверяться с историческими взглядами Сталина [Балашов, Юрченко, 1994, с. 43]. После ухода из жизни В.В. Бартольда и Б.Я. Владимирцова тон в отечественной исторической тюркологии начинают задавать ученые, твердо опиравшиеся на постулаты исторического материализма. Если вышедшая в 1934 г., через три года после кончины автора, книга Б.Я. Владимирцова «Общественный строй монголов: Монгольский кочевой феодализм» еще во многом продолжает традиции старой школы, то увидевшие свет в том же году работы Н.Н. Козьмина и С.П. Толстова открывают новую веху в отечественном кочевниковедении. И если в XIX — начале XX в. целью исследований являлся сбор источников и сведений о прошлом народов азиатской части России, то теперь на передний план выходят задачи идеологического характера и практические вопросы классовой борьбы.