История Трапезундской империи

Важно подчеркнуть, что подавляющее большинство упомянутых в понтийских источниках выходцев с Востока обращены в христианство — они носили крестные имена и/или исполняли социальные функции, предполагающие принадлежность к христианской конфессии (свидетели в сделках, чиновники на императорской службе и т. д.) Только в последний период существования империи, примерно с начала XV в., встречаются имена, по-видимому, неассимилированных чужаков, сохранивших приверженность мусульманству. На это указывают тюркские и арабские преномы, не сопровождаемые крестным именем: Άμυρτζαίνα, Άσθλαμπέκης, Γοζάλπης, Μαχμούτης, Σαχμελίκ, Χασάν (все упомянуты в 1432 г.)[2959], носители которых, возможно, были мусульманами. Более того, персидский писатель Хафиз Абру для начала XV в. сообщал о наличии на трапезундской территории крипто-мусульман — т. е. новообращенных христиан, которые исповедовали мусульманство тайно[2960].

Практически все зафиксированные в источниках выходцы с Востока были оседлыми сельскими и городскими жителями. Некоторые из них принадлежали к самым низшим слоям: это парики (Γοζάλπης, Μαχμούτης, Μουγούλης, Τζακας, Τζαμή). К числу мелких и средних собственников, можно, вероятно, отнести Ζαγάνης, Χασάν, другого Μουγούλης — владельца 13 коматий земли, и других. На самых высших ступенях государственной иерархии находился последний великий месадзон Άλταμούριος (1461)[2961], выходцы с Востока были и среди придворных: в 1331 г. придворным медиком состоял Χότζα Λουλού, вероятно, мусульманин[2962]. Имущественный статус неких Σαχμελίκης и Άμυρτζαίνα, имена которых содержатся в императорском хрисовуле 1432 г., был достаточно высок. Первый владел пастбищами, наследственной землей и мастерскими в Трапезунде, а вторая продала свое имущество за 2500 аспров[2963]. Выходцы с Востока присутствовали во всех стратах общества, но наиболее многочисленны они были в низших слоях.

Материал антропонимии фиксирует по преимуществу тюрок (а также сопутствующих и значительно уступавших им по численности представителей других этносов, как-то иранцы, курды, арабы, монголы), которые попадали в греческую среду в качестве солдат-наемников, военнопленных, рабов, редких иммигрантов-интеллектуалов. Нарративные источники XIV в. дают представление еще об одной группе мигрантов, оказавшихся на территории империи. Речь идет о союзных кочевых тюрках («федератах»), расселившихся на территории империи к середине XIV в. Одними из первых кочевников, поселившихся на землях империи, вероятно, были туркмены племени ак-куйунлу, обитавшие в районе Керасунта и Кенхрины, юго-западнее Трапезунда[2964]. Последние фонологические исследования позволяют думать, что именно говор туркмен ак-куйунлу XIV в. лег в основу современных тюркских диалектов Понта. Есть также веские основания предполагать, что носители исконного тюркского говора Понта были двуязычны — то есть тюрко- и грекоязычны[2965]. Это указывает на глубокое взаимопроникновение языков, а значит, и культур, местных греков и пришлых кочевников-туркмен, восходящее к XIV в. Уже в XIV в. начался процесс культурно-лингвистической диффузии между греками и тюрками Понта. Однако если внешняя — военная и политическая канва взаимоотношений туркмен ак-куйунлу и понтийских греков может быть реконструирована в подробностях (см. ниже), то роль этих кочевых туркмен в демографических и культурных процессах в эту эпоху л ишь угадывается. Несомненно, значимость этих «кочевых византийцев» на территории империи была высока, но в дошедших до нас источниках того времени она отражена весьма неудовлетворительно.

Латентная тюркизация

Присутствие заметного слоя тюрок среди населения империи, а также отмечамые лингвистами процессы греко-тюркской культурно-лингвистической диффузии имели весьма серьезные последствия для судеб эллинизма на Понте.

Смысл и последствия тюрко-греческого этнического и культурного «взаимообмена» в Великокомниновский период должны быть рассмотрены в исторической перспективе, с точки зрения долгосрочных его последствий. Захват османами Трапезунда в 1461 г., равно как и падение Константинополя в 1453 г., несомненно, оказались подготовленными подспудной тюркизацией самого греческого общества: тюркский язык, тюркский быт, многочисленные реалии соседнего тюркского мира к середине XV в. были хорошо знакомы, привычны, а может быть, и близки византийцам[2966]. Тюркское мирное проникновение в греко-православную среду, рассмотренное в этой конечной катастрофической перспективе, предстает особым, «латентным» этапом тюркской экспансии, внесшим свою лепту в политический разгром поздневизантийских государств и последующие витки тюркизации. Тюркизация зачастую являлась не только и не столько следствием установления тюркского политического господства на византийских территориях, сколько одной из причин, обусловивших политическое поражение византийской государственности.