„Кутузов объявил мне—говорить Растопчинъ— что он решился здесь принять сраженіе. Я ноставил ему на вид, что местность в тылу его позидіи спускалась крутым обрывом к городу, и что войска наши, будучи принуждены отступать, смешаютея с неиріятелем в московских улицах; что, в таком случае, неостанется никакой возможности вывести армію из Москвы, и мы подвергнемся опасности потерять ее всю до последняго человека. Кутузов продолжал уверять, что его не заставят оставить эту позицію, но что, в случае отступленія, он двинется на Тверь. Когда-же я заметил, что там он не найдет продовольствія, он проговорился, что
По возвращеніи Ермолова с рекогносцировки, когда он донес главнокомандующему о всех замеченных им невыгодах позиціи, Кутузов спросил у него: „нельзя-ли будет отступить с ней на калужскую дорогу,“ и получив в ответ, что „непріятель может помешать в том,** замолчал и в час по полудни уехал на квартиру для него приготовленную в деревне Филях. По видимому, Кутузов тогда уже составил план того фланговая движенія, которое, поставя нашу армію на сообщеніях Наполеона, было первым шагом к истребленію вражеских полчищ. На прощанье, Кутузов сказал на ухо принцу Евгенію виртемборгСКОму: „ici ma tète, fut-elle bonne ou mauvaise, ne doit s’aider que d’elle méme.“ (Теперь я должен положиться только на самаго себя, каков-бы я ни был, умен или прост). Вскоре после того, граф Растопчин, подойдя к принцу, сказал с жаром: „Еслибы спросили меня, чтб делать, я ответил-бы: разрушьте столицу прежде нежели уступите ее не-пріятелю: таково мненіе мое, как графа Растопчина, но как губернатору обязанный блюсти столицу, не могу подать такого мненія." По отбытіи Кузузова все разъехались(8).
Б тот-же день, к пяти часам по полудни, Кутузов собрал военный совет. Вопрос о судьбе Москвы решался в деревне Филях, где еще недавно сохранялась изба, в том самом виде, в каком она была во время совещанія 1812 года. Туда, в назначенный час, прибыли: Барклай деТолли, Дохтуров, Уваров, граф Остерман, Коновницын, Ермолов. Кайсаров, несколько позже— Толь. Беннигсена ждали до шести часов, после всех явился Раевскій, а Милорадович не нріехал, не имея возможности отлучиться из авангарда. Беннигсен открыл совещаніе вонросом: „Выгоднее-ли защищать Москву, или оставить ее непріятелю ?“ Но Кутузов, прервав его речь, изложил все невыгоды позиціи на Воробьевых горах, заметил, что пока сохранена армія, до тех нор остается надежда окончить усиешно войну, и предложить на обсужденіе совета другой вопрос: „ол;идать-ли нападеніе в невыгодной позиціи. или уступить ненріятелю Москву?" Барклай, с обычною ему правдивостью, отвечал, что сраженіе в защиту Москвы угрожало арміи совершенным пораженіем и советовал отступать но дороге ведущей к Нижнему-Новгороду. Иолковник Толь, признавая невыгоды избранной позиціи, предло;кил заня ть другую, правым крылом к селу Воробьевскому, a левым к новой калужской дороге, и по том, в случае надобности, отойти но старой калужской дороге. Ермолов был убежден, что следовало отступить, но зная общее настроеніе умов в народе и войске, подал голос в пользу обороны Москвы. Бенниг-сен оспаривал необходимость отступленія. „Стыдно—сказал онъ—отдать столицу без выстрела, да и не будет-ли эго сознаніем в потере Бородинскаго сраженія?" По его мненію, надлежало: „оставя один корпус на можайской дороге, перевести все остальныя войска на левое крыло, атаковать непріятеля с нраваго «фланга, и в случае неудачи, отступить по калужской дороге.“ Граф Остерман спросил у Беннигсена: „Ручаетесь-ли вы в успехе?" и нолучил в ответ: „Если-бы мы не сомневались в том, не был-бы собран военный совет, и вас вероятно не пригласили-бы сюда."