История царствования императора Александра I и России в его время. т.3. (1869)

было первое определительное сведеніе о намереиіи Кутузова оставить Москву, полученное Растончиным только за несколько часов до появленія Французов в виду города. Как до полученія такого отзыва, Растопчин не имел права ни истреблять, ни вывозить из города многіе запасы, могшіе понадобиться для нашей арміи. то легко понять смущеніе и безпокойство его. До самой смерти своей, он не мог забыть, что Кутузов скрыл от него до последней минуты свой замысел, и тем поставил!» в безвыходное положеніе. Впрочем!», Растоичин распорядился с необыкновенною деятельностью: приказано было употребить все подводы, найденныя в городе, для вывоза больных и раненых; пожарныя команды со всем их снарядомъ отправлены во Владимір; разосланы полицейскія команды, под начальством расторопных офицеров, получиііших приказаніе разбивать бочки с вином на винном дворе, жечь барки с казенным и частним имуществом на Москве реке, истреблять всякаго рода запасы, а потом отправиться также во Владимір. Некогорые из полицейских служителей были оставлены в городе, для зажженія его по выступленіи арміи(¹³). Граф Растопчин, решаясь на такое дело, без ведома Государя, подвергал себя тяжкой ответственности; упреки, которыми в последствіи осыпали его тысячи людей, нотерявших последнее достояніе в московском пожаре, заставили его отречься от подвига, совершеннаго из ненависти к непріятелям отечества и неподлежащаго никакому суду, кроме суда потомства.

По высылке из Москвы полиціи и по отданіи приказанія о выводе московскаго гарнизона, граф Растопчин готовился сам выехать из города, но с самаго утра собралась на дворе его дома, (на Лубянке), густая толпа народа, которая, запрудив совершенно улицу, шумела и волновалась; многіе домогались, чтобы московскій главнокомандующій вел их на Три-горы против Французов. Граф Растопчин, выйдя на крыльцо, с полицейскими чиновниками, и сойдя вниз во двор, приказал привести туда доставленнаго на-разсвете к нему в дом из тюрьмы купеческаго сына Верещагина, который был заключен там за перевод на русски! язык, из гамбургской газеты, воззванія наполеонова, враждебнаго Россіи, и за чтеніе его своим знакомым. Прокричав на крыльце, что Верещагин изменник, злодей, что от него гибнет Москва, что его нужно казнить, Растопчин ири-казал офицерам полиціи рубить его. Несчастный упал, обагренный кровыо, и между тем, как Растопчин, чрез заднія ворота, ускакал на дрожках, неистовая чернь добила страдальца и, привязав его за ноги к хвосту лошади, потащила со двора на улицу. Говорят, будтобы Растопчин, совершив этот недостойный ноступок, приказал подвесть к себе какого-то Француза, поносившаго Россію. „Что касается до тебя—сказал онъ—прошу вперед относиться осторожнее на счет націи благосклонно принявшей тебя". Когда-же Француз стал оправдываться, главнокомандующій, заставя его замолчать, продолжал: „ступай, прощаю тебя, и когда нридут сюда разбойники, твои земляки, разскажи им, как наказывают у нас изменниковъ“ (¹⁴).

2 (14) сентября, Москва представляла зрелище величайших безпорядков. Люди дурнаго поведенія, пользуясь выездом полиціи, разсеялись по домам и в отсутствіи хозяев, брали все, что попадало под руку; другіе отправились в ряды с такою-же целью. Никто не мешал им; купцы зазывали солдата в свои лавки, предлагая им, что приглянется. „Пускай лучше наше добро достанется вам, нежели Французам", говорили они служивым. Глубокое молчаніе прерывалось только движеніем экипажей и повозок; от времени до времени раздавались неистовые крики в питейных домах и харчевнях. Во всем городе оставалось не более десяти тысяч жителей (^,5).

Еще в ночи с 1-го на 2-е (с 18-го на 14-е) сентября, двинулись чрез Москву обозы арміи; за ними, в три часа утра, вошли чрез Драгомиловскую заставу в город войска; Милорадович с арріергардом остался на позиціи для удержанія непріятеля. Солдаты полагали, что их ведут окольным путем против Французов: „Идем в обходъ“, разсуждали они между собою. Но видя на каждом шагу отчаянных, плачущих жителей, нельзя было долго заблуждаться, и воины, безгрепетно встречавшіе тысячу смертей, шли уныло, как будто стыдясь оставить без защиты священный город (^,6). Как 2-й сентября пришлось в понедельник, то в народе ходили мрачные толки о потере Москвы; другіе, напротив того, предвещали, (и на сей раз удачно), что Наполеону несдобровать на понедельничьем новоселье в Москве.