История царствования императора Александра I и России в его время. т.5. (1871)

В пріуготовительной конференции министров четырех держав, 10 (22) сентября, положили, чтобы уполномоченные Франціи и Испаніи, как держав участвовавших в заключеніи парижскаго трактата, присутствовали в совещаніях коммисіи; но, вместе с тем, четыре Союзныя державы предоставляли себе право распоряжаться, по общему согласию, без всякаго посторонняго вмешательства, завоеванными владеніями в Германіи, Италіи и Польпіе. 16-го (28-го), Талейран получил от Меттерниха записку, с приглашеніем „присутствовать⁴⁴ (assister)

на следующій день, на совещаніи собранных у него уполномоченных Англіи, Россіи и Пруссіи; такая-же записка была послана испанскому министру кавалеру Лабрадору. В назначенное время собралась конференція; за зеленым столом занял место председателя Кестельри ⁵) и сели: Меттерних, Нессельрод, Гарденберг и Гумбольдт, оставя пустое место между президентом и Меттернихом для уполномоченнаго Франціи; известному противнику наполеонова деспотизма, публицисту Генцу было поручено веденіе протокола.

Несколько минут спустя, Талейран, войдя в залу вместе с Лабрадором, представил его собранію; таким образом уполномоченный младшей линіи Бурбонов, вступая в ареопаг Европы как-бы под защитою уполномоченнаго старшей линіи, придавал ему значеніе представителя двух велігких держав. Началось совещаніе. „Цель нынешней конференці и—сказал председатель, обратясь к Талейрану — познакомить вас с тем, что сделано четырьмя дворами со времени нашего прибытія сюда... У вас протокол?⁴⁴

спросил он у Меттерниха. Меттерних подал Талейрану бумагу, подписанную министрами четырех держав. Французскій дипломат, начав читать протокол, остановился на слове Союзники (Alli'es), как продолжали называть себя уполномоченные четырех держав, и выразил крайнее удивленіе. „Союзники! — сказал он. — Да где-же мы? В Шомоне или в Лане? Разве еще не заключен мир? Разве еще ведут войну? Против кого-же?“—Ему отвечали, что слово Союзники

употреблено только для краткости. „Для краткости — возразил Талейранъ—не следует жертвовать точностью выраженія⁴⁴. За тем, продолжая чтеніе протокола, он остановился и проговорил, как-бы про себя: „не понимаю!⁴⁴

Несколько раз останавливался он, возвращаясь к прочитанному им и выказывая усиленное вниманіе, и наконец снова сказал: „ну, право, ничего не понимаю!....“ Для меня — продолжал он, существуют два времени (deux dates), между которыми не признаю ничего: 80-го мая, когда было решено созвать конгрес, и 1-е октября, когда он должен открыться; все, что сделано в промежуток между этими числами, для меня чуждо“. Никто из уполномоченных не поставил ему на вид, что, на основаніи парижскаго трактата, четыре великія державы имели право устроить многія из дел европейской семьи без участія Франціи. Талейран воспользовался их нерешимостью и не подписал составленный ими протоколу на счет порядка совещаній, сказав, что подобный акт требовал зрелаго обсужденія. „Мы собрались здесь—продолжал онъ—за тем, чтобы удовлетворить правам всех и каждаго, и ничего не моглоб быть бедственнее, как начать нарушеніем этих прав; мысль—покончить все, прежде нежели соберется конгрес — для меня нова.... Я полагал, что следует начать с того, чем теперь хотят кончить. Мы должны решать дела на основаніи полномочій не шести держав, но всего конгреса“.... В заключеніе своей речи, Талейран, желая возбудить опасенія Кестельри за его ответственность пред палатами и выказать тожество его положенія с своим собственным, сказал ему: „неответственные министры могут позволить себе много такого, на чтб мы с вами не имеем права“. После долгих преній, уполномоченные разъехались, не решив ничего. Талейран, заставя министров четырех держав безмолвно признать равноправность с ними Франціи, явился в среде конгреса безкорыстным ходатаем законности (l'egitimit'e) и народнаго права, покровителем второстепенных держав. Он заставил конференцію дать ему голос в совещаніях о Польше, и даже сам Император Александр не прекословил такому притязанію и пожелал лично объясниться с французским министром по этому предмету. Талейран изложил беседу с нашим Государем в одном из писем к Людовику XVIII, и хотя такое показаніе не заслуживает полнаго доверія, однакоже нельзя сомневаться в том, что при этом случае, Александр объявил решительно свою волю, на счет предположенных им присоединеній к Росши и Пруссіи—„хотя бы даже пришлось вести войну“—(не назвав однакоже определительно ни Польши, ни Саксоніи), а Талейран ратовал во имя нрава прочих держав, обращался к великодушію самаго Императора и выказал себя столь-же искусным мимиком, сколько и ловким дипломатом. Это объясненіе, как и должно было ожидать, не повело ни к чему (²³).