История царствования императора Александра I и России в его время. т.5. (1871)

чи с 2-го на 8-е сентября, а в ночь на б-е выехал в Варшаву, имея в виду успокоить взволнованные умы горячих голов, считавших дарованный им законно-свободныя учрежденія не твердым основаніем своих прав, а лишь первою ступенью возсозданія „старосветской" Польши, с ея буйными сеймами, слабостью верховной власти, всемогуществом аристократіи и угнетеніем народа, наравне с безсловесными животными. Новосильцов, поставленный на страже интересов Имперіи, совершенно разошелся в видах с бывшим задушевньтм другом своим, князем Чарторыским, котораго пристрастіе к своим единоземцамъ—Полякам, в соединеніи с озлобленіем обманутаго в надеждах честолюбія, рисовало мрачную картину недовольной Польши. Еще до пріезда Императора в Варшаву, Чарторыскій, в письме к нему, повторил свои обычныя сетованія о притесненіях, которым — по словам его — подвергались жители Царства от местных властей над ними поставленных (¹⁷). Из переписки Великаго Князя Константина Павловича, видно, что он подвергался многим нареканіям и жалобам. и что усилія его возстановить дисциплину в польских войсках были выставляемы в глазах его Венценоснаго брата, как меры нестерпимаго тиранства. Александр, глубоко оскорбленный в дупіе столь неожиданными последствіями милостей оказанных легкомысленному народу, возимел намереніе лично убедиться в положеніи дела им созданнаго. К сожаленію, и те немногіе дни, которые Государь мог посвятить администраціи своих новых подданных, он был отвлечен посторонними заботами — пріемом посетивших его в Варшаве, Короля Виртембергскаго и герцога кум-берландскаго, парадами, маневрами, и проч. Тем не менее однакоже он убедился, что доходившія до него жалобы, большею частью, были напрасны, и ежели нельзя сомневаться в показаніи правдиваго Карамзина—будтобы Государь, по возвращеніи из Варшавы, в одной из искренних бесед, сооб' щил ему о своем намереніи, возстановить Польшу в ея древних границахъ—то, по крайней мере, позволительно предполагать, что Александр сказал это собственно для того, чтобы выслушать от Карамзина общественное мненіе по такому крайне-щекотливому вопросу. Карамзин, столь же великій гражданскою доблестью, сколь и умом, в поданной им Государю записке, высказал глас народа — глас Вожій. Он отважился сказать, что возстановленіе древняго Королевства Польскаго было бы противно священным обязанностям Самодержца Россіи и самой справедливости, что последствіем того былобы матеріальное и нравственное падете Россіи. „Я слышу Русских и знаю их — писал Карамзин.—Мы лишились-бы не только прекрасных областей, но и любви к Царю, остылибы душею и к Отечеству, видя оное игралищем самовластнаго произвола, ослабели-бы не только уменыпеніем Государства, но и духом, унизилисьбы пред другими и перед собою. Не опустел-бы конечно дворец. Вы и тогда имели-бы министров, генералов, но они служили-бы не Отечеству, а единственно своим личным выгодам, как наемники, как истинные рабы... А вы, Государь, гнушаетесь рабством и хотите дать нам свободу. Одним словом... И Господь Сердцеведец да замкнет смертію уста мои в сію минуту, если говорю Вам не истину, одним словомъ—возстановленіе Польши будет паденіем Россіи, или сыновья наши обагрятъ своею кровью землю польскую и снова возьмут штурмом Прагу"... (^І8).

Отдавая справеливость благородству души нашего великаго историка, заметим, что в то время, когда он решился изложить свое мненіе против возстановленія Польши, Император Александр уже был приготовле его выслушать последствіями конститудіи, им дарованной Польше. Но каковы-бы ни были причины, побудившія Александра отказаться от мечты своей юности—возстановить Польшу в древних ея пределах, записка безсмертнаго исторіографа вечно останется свидетельством его чистой преданности Государю и безпредельной любви к отечеству.

В 1819 году, последовали важныя перемены в высшей сфере государственнаго управленія. По случаю кончины министра внутренних дел, Осипа Петров. Козодавлева, 24-го іюля, управденіе министерством было временно поручено министру духовных дел и народнаго просвещенія, князю Голицыну, и вскоре за тем — предместнику Козодавлева, графу Виктору Павловичу Кочубею. Отношенія к Государю товарища его юности, графа Кочубея, сделались совершенно иныя, да и сам Кочубей много изменился: современники, говоря о нем, повторяли слова графа Растопчина, что: „нет ни одной великой націи, которой кафтана он не носил-бы, исключая русскаго“, но бывшій либерал отчасти сделался деспотом. Вскоре за тем, 15 октября, умер управляющій мистерством полиціи, генерал от инфантеріи, граф Сергей Козм. Вязмитинов. По кончине его, вступил в исполненіе своих обязанностей, генерал ьадъютант Балашев, носившій только званіе министра полиціи во все время управления этим ведомством графа Вязмитинова, а 4 ноября министерство полиціи присоединено к министерству внутренних дел. Тогда-же департамент мануфактур и внутренней торговли отчислен к министерству финансов, а почтовый департамент оставлен в веденіи министра духовных дел и народнаго просвеіценія, князя Голицына (^,9)