История Вечного Жида, содержащая краткий и правдивый абрис его удивительнейшего путешествия, продолжавшегося почти 18 столетий

Анатомировать природу или глубину таланта, его ум и утонченность, означает нападки на его славу. Среди многих сказочных персонажей, о которых я высказывался в своих сочинениях, не существуют такие, о которых я старался бы сказать больше доброго, нежели злого, не посягая без причины на их честь. Если со мной хотят поступить так, как предписывает справедливость, необходимо возместить моей семье денежный штраф, которым они были неправедным образом обложены, ибо во всех возможных случаях не штрафуют того, кто сам указывает на себя… Если мои сочинения будут когда-нибудь публично распределены испанским министерством, то они послужат для того, чтобы я обрел всеобщее признание и объяснят, какое существует различие между мной и моими врагами[41].

Все это замечательно, но мы хотим сейчас покинуть Карлоса Панеальбо, но прежде сделать одно замечание. Короли, вероятно, любят правду, однако не так, как их министры. Эти хотят избрать художника согласно их вкусу для изображения собственных персон; настолько, насколько возможно, они не переносят насмешек; так быстро, как это возможно, рано или поздно, изыскивают они повод к отмщению. Рассказывают, что Карл II, король Англии, когда увидел кого-то во «Вращающемся домике», спросил, в чем состоит его преступление. Сир, ему было сказано, что он изготовил постыдное сочинение против ваших министров. Ах, экая важность, – ответил король, – почему он не направил (его) против меня, с ним бы ничего не случилось.

Карл II в своем дворе подражал немного галантным нравам Людовика XIV, а его возлюбленная, герцогиня Портсмут, была прекрасной и любезной дамой. Можно было встретить галантное (поведение) при дворе королевы Анны, племянницы Карла II. Она обладала искусством одновременно любить герцога и герцогиню Мальборо, причем мужчину из-за его жены, а его жену ради ее мужа, понимайте как угодно. Когда герцог исполнял поручение, стоя во главе английско-голландских войск, она находилась в большом смятении. Серьезнейшие зубоскалы города Лондона наслаждались тогда знаменитой песней: Мальборо, коего мы еще поем, ежели мы хотим развлечь малюток в колыбели[42].

Обхождение Людовика XIV много внесло, чтобы сделать утонченнее нравы Франции и чтобы достичь еще большего, он сделался известным в первые годы своего правления постановлением о дуэли. Это решение оценивалось по-разному, в зависимости от людских предрассудков или от людского доброго благоразумия. Я вспоминаю о сем предмете, подслушав беседу в версальском парке между шевалье Лакруж и шевалье де Варинза. Первый нападал на дуэль, другой защищал ее. Я попытаюсь слово в слово передать их разговор.

Итак, Варинза, говорил Лакруж, несмотря на то, что вы, благородный рыцарь, бейлиф с мечом, все-таки решили калечить и убивать своих ближних, если они даже в малой степени оскорбляют вас. – Друг мой, я сейчас такой же хороший философ, как и любой другой. Я вижу в дуэли жестокий и смехотворный предрассудок, но однажды он стал существовать, и я при всех особенностях этого обычая присоединяюсь к большинству. Что касается меня, то я поступаю, исходя из причины, вызывающей дуэли, а не исходя из нравственных представлений массы, ораторствующих резонеров. Если большинство не право, я нахожу невыразимое наслаждение представить их мнение вершиной (мысли). Хороший логик испытывает большое удовольствие в борьбе с предрассудками как некий драгун, вступающий в борьбу с людьми. Ежели не существовало бы обычая единоборства, на тебя беспрестанно сыпались бы оскорбления. В противном случае их было бы меньше. Если бы можно было безнаказанно оскорблять людей, общественное мнение, исходя из этого общего места, которое выглядело бы достаточно грубым, это сделало бы безнаказанность позволительной, в то время как, напротив, кажется сейчас одобряют тех, кто оскорбляет, и которые защищают каждый свой шаг со шпагой в руке.