В правление Людовика XIV я знал одного испанского дворянина по имени Дон Карлос Панеальбо, вовлеченного в запутанную ссору и вынужденного несколько лет провести вне своего отечества, где он был известен и где видел совсем иное обращение, чем он заслуживал. Полный рвения сделаться известным, уступая этой потребности, которой обладают все люди, желанием быть, по меньшей мере, оцененым за то, что он заслужил, или примерно так, более того, не зная, как в неизвестной стране он должен распорядиться временем, Панеальбо напечатал во Франции несколько статей. Ему льстило, используя это средство, стать менее бесполезным существом в мире и получить от мадридского двора некоторые доказательства уважения. Скоро толстая книга была закончена и отпечатана и автор спрашивал себя, что должно в связи с этим произойти.
Панеальбо родился со страстью к политике: он знал, конечно, что советчик и творец планов будущего редко обретает за свою доброжелательную заботу о человеческом роде преимущество (перед другими), но он также знал, как приятно, когда все пройдет, похваляться, что это
и то случилось благодаря (его) наставлениям, или это или другое не имело бы успеха, ежели бы к советам прислушались. Панеальбо всегда с охотой изображал людей и рассказывал детские анекдоты. Однако тогда в Мадриде не любили ни советников, ни «плановиков», а также изобразителей людей и рассказчиков детских анекдотов. Панеабло не хотел оскорбить никого в Мадриде; он чувствовал, что не все разрешенное тоже уместно. Он понимал, что человек с положением не должен давать примеры неуважения к Высшим. Он чувствовал, что правду должно говорить только тем, которые хотят ее услышать. Панеальбо, глубокий знаток государственного права, который когда-либо существовал на свете, в полной мере чувствовал, что при неограниченном единовластии правителей так же хорошо жить, как и при ином правлении, ибо гражданам можно позволить вести переговоры по светским вопросам, как это можно видеть на примере Пруссии и Дании. Панеальбо считал также, что если правительство не желает (следовать) идее свободы своих подданных внутри государства, то хуже тем, которые испытывают зуд к писательству: оно дает повод (изо всех сил) напрягаться по этому вопросу за границей. Панеальбо знал обо всем этом, но также считал, что правительству не должно противиться насильственно, что исходя из любви к порядку необходимо внимать его несправедливым и глупым требованиям, что осуждением министерской системы, дабы принести пользу, упражняются во всем мире, и что министры должны быть готовы к такому положению вещей, дабы быть в состоянии защитить себя. Кроме того, Панеальбо никому не хотел в своем отечестве принести вреда и не дразнить короля Испании, но откровенно желал притязать на его благосклонность.При таком положении вещей Панеальбо, чтобы объединить обязанности и все упреждающие меры, использовал подсобное средство, которое иному другому человеку сулило бы меньшее несчастье. Он обратился к испанскому погонщику лошаков, которого встретил у ворот Бордо и поручил ему доставить один экземпляр рукописи в Мадрид. Панеальбо знал, что из-за сатиры Мелибея Приключения барона де Фенеста
, и других подобных, напечатанных во Франции книг[40], погонщик животных будет при въезде во Францию проверен альгвазилом. Но он и хотел, чтобы книга попала именно в руки ведомства, которое должно следить за торговлей книгами. И он знал, что известие дойдет до короля и всех его министров. Со стороны автора, таким образом, косвенным путем было испрошено у причастных к этому делу служб молчаливое разрешение, т.е. благородным и законным способом, какой только был возможен.