История Вечного Жида, содержащая краткий и правдивый абрис его удивительнейшего путешествия, продолжавшегося почти 18 столетий

Дуэль никак не препятствует тому, что мы можем быть оскорблены людьми из народа; было бы это менее привычным, мы получали бы оскорбления не со стороны наших товарищей по сословию, но от тех, кто стоит ниже нас. Но учтивость нравов все-таки нечто драгоценное, и дуэль неизбежна, дабы присущую ей галантность по праву сохранить. – Первое предложение я снимаю, но не второе. Утонченность нравов достигают, обретают, усиливают (ее значимость) благодаря добрым правилам, через распространение знаний, через возвышение искусства на примере роли великих (людей) в государстве, и да, если хотите, в результате влияния прекрасного пола, но не благодаря дуэли, которая делает людей заносчивыми и хитроумными в то время, как она разрушает важнейшие основы образования, а именно взаимную снисходительность. Между тем дуэль является необходимым злом, дабы предупредить кровную вражду. Все это совершенно неправильно при современном состоянии нравов в Европе; большая часть дуэлянтов не прибегала бы в своем убежище к ножу, ежели бы им была запрещена «справедливость шпаги». Дуэль необходима, дабы поддерживать воинственный дух народа. Какое вы имеете представление о мужестве ваших соотечественников? И можете ли вы верить, что подобное средство раздражения необходимо? Вы не видите, что люди принадлежат к воинственному народу, не являясь дуэлянтами. Дух преодоления борьбы с мелочами, которые чаще всего вызывают дуэли и, которые полностью противоречат мужскому чувству – (путь) единственный, делающий воина способным к его ремеслу. Должен ли я привести вам пример народов древности, но как вы будете вести себя, если вас оскорбят, или же вы имели несчастье оскорбить? В первом случае я мог бы терпеливо это перенести, в убеждении, что никакое поношение не может нанести вреда моему характеру и я удовольствуюсь тем, что предаю оскорбителя общественному осуждению. Но, если я столкнусь с тем, что выступая против кого-либо не проявил должного уважения, для меня становится долгом, сделать ему очевидным мое раскаяние. Таким образом я продолжаю служить учтивости, основным ее правилам, не одобряя между тем мою невнимательность и стараясь в дальнейшем возместить ее уважением. – Однако прибегнете ли вы в таких обстоятельствах к отказу от вызова на дуэль? – Конечно! И вместо того, чтобы (исподволь) из всего этого сделать тайну, я был бы уверен, что необходимо отважиться на то, чтобы мой отказ сделать известным. – Это дань мужеству, чтобы таким образом сломить упорство общественного мнения, и большая заслуга, чтобы не оставаться угнетенным грузом насмешек и пересудов. Поэтому я в ожидании, пока ваш способ (дуэльного) поведения не станет более известным и общепринятым, прежде чем принять его. Тем временем, мой дорогой Лакруж, как можете вы, имеющий две или три сотни возлюбленных… думая и живя, как свободный эпикуреец, как можете вы объяснить ваше выступление против дуэли?.. Мой друг, совершенно неправомерно видеть в дуэли преступление против религии; хотите быть турком или язычником, но если вы человек, то вы должны оценивать дуэль как преступление; ежели вы разумны, вы должны ее оценивать как нечто нелепое, и ежели вы принадлежите к гражданскому обществу, то должны видеть в ней отсутствие порядка, который нельзя терпеть, которая парализует все общественные и иные связи, когда она на место великодушия ставит вражду по пустякам, является одной из причин, согласно которой новейшие народы в сравнении с древними находятся в самом низком состоянии, что заметно в большинстве случаев. К тому же образовалась глупость определять дуэль как преступление против религии, чтобы молодые люди, которые с начала мира всегда обладали небольшой привычкой устранять любой вид угнетения, находили удовольствие сохранять чудовищные обычаи, кои они могли бы отвергнуть с отвращением, если бы всегда довольствовались воспринимать их под действительным углом зрения. – Все прекрасно, господин де Лакруж! Мы можем, что (очень) желательно, искоренить дуэли, но чего можно этим достичь? Наши законы должны быть согласны с нашими нравами: ne quid nimis[43]. – Господин защитник дуэлей, вы знаете, что принципы не меняются, и что единственное, что затем возникает, это учитывать особенности их применения с обстоятельствами. Врач всегда пытается излечить болезнь, каковы бы не были симптомы этой болезни, но после ее проявления он прибегает к разным лечебным средствам. Ах! Сейчас мы на верном направлении: итак, признаетесь ли вы, что суду маршалов Франции следует поручить решить задачу, в какой форме дуэль должна быть разрешена. Это имело бы такое же большое значение, как желание возобновить «суды любви», поручая им решить, в каких случаях дамы могут быть учтивыми со своими любовниками. Все-таки необходимо установить особое законодательство для дуэли, ибо приравнять убийцу и дуэлянта глупо. Дорогой Варинза, я знаю очень хорошо, что в действительности между ними существует большое различие, но по справедливости их нет, и никакая человеческая власть не в состоянии воспрепятствовать тому, что подобное и особое поведение опирается на общепринятые (нормы). Везде, где дуэль категорически запрещена, она уподоблена закону об убийстве и подчинена соответствующему наказанию. Однако в дуэли дуэлянт выступает как самоубийца, но не как убийца других. – И тем и другим. Самоубийство по праву внесено в законы, которые должны убийству противодействовать. Если самоубийца завершил свое деяние, он уже не подлежит наказанию, ибо преступника следует извлечь из иного мира, что привело бы, разумеется, к трудностям, но можно наказать намерение самоубийцы законным путем. Все это возможно, но Людовик XIV установил особый свод законов для дуэли. Он был неправ, и это произошло лишь для того, чтобы польстить его склонности: оскорбление Его Величества ему предложили считать преступлением. И как следствие возникло (мнение), что согласно закону убийство из-за угла и дуэль приравнены, и на это последнее было перенесено то отвращение, которое пробуждает другое. Законодатель, таким образом, дал общественному мнению моральный толчок, и оно постоянно воплощается в странах, где законы соответствуют главным принципам, проистекающим от здоровой разумности. Однако, прежде чем удастся приблизиться к подобному результату, как много еще должно пролиться крови? Нисколько, господин Варинза! Из сотни приговоренных дуэлянтов я хочу, чтобы король простил девяносто девять (из них), ибо я поступаю не по нравственным принципам, отраженным в теории, но исходя из воплотившихся на практике. Все-таки я желаю, чтобы этим принципам присягали, ибо нет никакого иного средства постепенно выкорчевать предрассудки. Если законодатель или власть по-доброму относятся к дуэли, то нельзя, чтобы военнослужащие превратили это в заслугу. И более того, если иметь мужество существовать, не будучи дуэлянтом, конечно, не должно полностью выглядеть отстраненным от этого, чтобы по возможности быть им. Сделаем мы, таким образом, вывод, что в образованном народе дуэль запрещена законами, но благодаря единичным случаям, которые более или менее редки, следует простить дуэлянтов. Знаете, господин Лакруж, что ваши предложения ни в коем случае не дурны. Я сейчас же хочу о них сообщить моему брату, Советнику парламента, который должен об этом поговорить с господином Канцлером, который (в свою очередь) должен рассказать госпоже маркизе де Ментенон, которая о сем должна поведать королю, который… не захочет об этом слышать. Шевалье, он об этом осведомлен, и мы увидим, не правда ли, мы увидим, что из этого получится[44].