История войн и военного искусства

борьбы, возможную под огнем заряжающихся с казенной час­ти ружей, и успешно повел ее вопреки упорству своих началь­ников». Это звучит весьма непочтительно, но то же, только несколько другими словами, отнюдь не заимствуя у Энгельса, говорит прусский генеральный штаб, когда он устами одного своего даровитого члена заявляет о французских революцион­ных войсках следующее: «Понятно, что стрельба врассыпную не была предписана их уставом, потому что последний во всех отношениях походил на прусский. Битва врассыпную была французам не предписана, а явилась сама собой; нужда поро­дила добродетель, а так как последняя соответствовала реаль­ным соотношениям, то она сделалась силой». Положение Мар­кса, что не сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, бытие определяет их сознание, находит себе особенно яркое подтверждение в области истории войн. Чем сильнее и непос­редственнее сопротивление с бытием, тем яснее и быстрее раз­вивается сознание. В войне солдат быстрее офицера поймет положение вещей и будет инстинктивно действовать сообраз­но с этим пониманием, и наивысший «гений» полководца со­стоит в том, чтобы понять внутренние побуждения инстинк­тивных действий солдат и самому действовать сообразно это­му пониманию. Как тяжело это дается даже знаменитым генералам, можно видеть из документов и дневников Карно, Дюмурье, Гоша, Гувион Сен-Сира и других офицеров, кото­рые обучали добровольцев Французской республики и вели их в бой. По этим свидетельствам, которыми потом так усерд­но пользовались с целью изгнать из прусской армии, несмотря на 1813 и 1814 гг., народный элемент, добровольцы были со­вершенно подобны рекрутам Фальстафа, и все же австрийские и прусские образцовые войска разбились о преграду, которая им была противопоставлена в виде этих «жалких» отрядов.

Вся история войн может быть только тогда понятна, если ее свести к ее экономическим основаниям. Если же считать движу­щим их рычагом большую или меньшую «гениальность» полко­водцев, войны превращаются в исторический роман. Наиболее образованные из генералов XVIII столетия прекрасно понима­ли значение народного вооружения. Это было открыто высказа­но маршалом саксонским, графом Цур-Липпе, это высказал так­же и Фридрих, будучи кронпринцем, в своем «Анти-Макиавел­ли». Он даже сделал вывод: «Римляне не знали дезертирства, без чего не обходится ни одно из современных войск. Они сра­жались за свой очаг, за все наиболее им дорогое; они не помыш­ляли достигнуть великой цели позорным бегством. Совершен­

но иначе обстоит дело у современных народов. Несмотря на то что горожане и крестьяне содержат войско, сами они не идут на поле битвы, и солдаты должны быть набираемы из подонков общества, и только при помощи жестокого насилия их можно держать в строю». Даже если называть «гениальностью» то, что Фридрих и другие военные его времени понимали всю ненадеж­ность наемного войска, то эта «гениальность» ничего не изме­нила в стратегии и тактике войн при помощи наемников, и даже особого теоретического значения не могло иметь то обстоятель­ство, что ученые стратеги великих военных держав понимали военную мощь народного ополчения и что они ему отдавали предпочтение в своих учебниках.

Вместе с изменением экономических условий изменяется так­же и устройство войска, причем в самой природе вещей заключа­ется то, что практика массы гораздо скорее приспосабливается к изменившимся условиям, нежели теория отдельных лиц. Поэто­му офицеры учатся у солдат, а не солдаты у офицеров. Американ­ские и французские крестьяне изобрели стратегию XIX столе­тия, и большой смысл имели слова старого Циглера, сказанные им во время военных дебатов в немецком рейхстаге: «Так называ­емые профессионалы всегда срамились». Они срамились всегда, когда военная компетенция желала обойти последствия эконо­мического развития. Фридрих достиг своих успехов, потому что он знал, что в его время возможно только наемное войско, хотя прекрасно понимал преимущество войска народного; после его смерти наиболее компетентные офицеры его войска, независимо от их личных способностей к военной службе, имели различную судьбу, смотря по тому умели ли они приспособить свои теоре­тические знания к изменившимся экономическим условиям и умели ли они учиться у своих солдат или нет.

В более позднее фридриховское время к наиболее значитель­ным офицерам его штаба принадлежали капитан фон Штойбен и майор фон Беренгорст. Оба испытывали «немилость» короля, относившегося с недоверием к духовно-одаренным офицерам, и оба покинули прусское войско. Штойбен отправился в Аме­рику, где он, как известно, оказал большие услуги при военной организации восставших. Здесь в 1793 г. он сказал немецкому военному писателю фон Бюлову, что французские доброволь­цы, доблести которых не понимали даже их собственные гене­ралы, вели такую же войну, как и американские повстанцы, и были так же непобедимы. Беренгорст более не поступал на во­енную службу, но он написал свои знаменитые заметки о воен­ном искусстве, в которых он подверг резкой критике,