«Мы теперь содрогаемся между смертью и жизнью, – писал Даниил архиепископу Иоанну[346]
. – Требует от нас письмо, какое сам хочет; мы же, изнеможенные, должны писать по воле его (Давида) и подписываться так:Не продолжаем далее; извещаем только, что мы еще живы.
Если случится нам умереть, то умрем в надежде на Господа Иисуса Христа; если же будем жить, то не престанем со благоволением прославлять Его имя, что удостоил нас быть мучимыми. Еще же прошу не обвинять нас, что мы не купили самих себя ценою, что сочли полезнее умереть, а не хотели собранные во имя Христа и на украшение храма Его подаяния употребить на приобретение кратковременной и горестной жизни».
Еще ранее получения этого письма, именно 11 декабря, в Тифлисе узнали, что к архимандриту Карапету прибыл из Эчмиадзина посланный от лжепатриарха Давида с письмами и бумагами. Армянский архиепископ Иоанн просил Коваленского об отобрании этих бумаг, что и было исполнено в ту же ночь тифлисским комендантом, вместе с архиепископом Иоанном. Запечатавши в один пакет и приложив к нему свою печать, Иоанн передал их коменданту, а тот отвез их к Коваленскому.
– Что мне делать теперь с ними? – спрашивал Иоанн на следующее утро Соколова[347]
.– Ехать сию же минуту к правителю (Коваленскому), – отвечал тот, – и просить, чтобы пакет с перехваченными бумагами, вашими печатями запечатанный, был при вас у правителя распечатан.
Иоанн отправился к Коваленскому, а после обеда возвратился опять к Соколову и рассказывал ему, что когда он приехал к правителю, то тот не хотел его принять и просил приехать на следующий день. Иоанн требовал непременного свидания, и Коваленский должен был согласиться.
Принимая архиепископа в своем кабинете, Коваленский спрашивал о причине его приезда. Иоанн просил распечатать при нем те бумаги Давида, которые были отобраны от Карапета. Коваленский указал на свой стол, на котором бумаги эти лежали уже распечатанными. Не найдя там двух писем, адресованных к князю Соломону Аргутинскому и армянину Ивану Бегтабегову, архиепископ сказал о том Коваленскому. Коваленский отпирался и уверял Иоанна в том, что писем к этим лицам вовсе не было в запечатанных бумагах.
– Так как все бумаги, – заметил Иоанн, – были пересмотрены мною у Карапета в присутствии полицейского чиновника и запечатаны моею печатью, то приличие требовало бы в присутствии моем их и распечатать; тогда, конечно, я нашел бы тут и недостающие два письма.
При этом архиепископ высказал свое удивление относительно путешествия в Эчмиадзин и обратно в Тифлис того дьякона, который привез бумаги Карапету. Иоанн напоминал Коваленскому, что он сам приказал содержать этого дьякона под арестом за участие в тайном возмущении народа к непризнанию Даниила законным патриархом.
– Я выпустил его из сожаления, – отвечал шутя Коваленский.
– С каким же видом и пропуском он выехал из Тифлиса и опять сюда возвратился? – спросил Иоанн.
Коваленский не отвечал; но спустя несколько дней оказалось, что билет был выдан правителем, и в нем написано: «дьякон Степан, цареградский житель, возвращается в свое отечество». По предъявлении билета Коваленскому он разорвал его и бросил в камин.
Архиепископ Иоанн упрекал его в двуличии и обвинял в поступках, противных высочайшей воле. «Правитель сим огорчился и требовал от архиепископа объяснения дерзости сей, который не обинуясь представил, что в октябре месяце он письменно относился с просьбой, чтобы по его внутреннему в Грузии начальству повелено было армянскому духовенству, в Грузии обитающему, быть в полной от него, архиепископа, зависимости и повиновении, как викария патриарха Даниила, высочайшею грамотой в сем сане утвержденного».
Иоанн напомнил Коваленскому о решении императора Александра I, сообщенном как ему, так и всем пограничным начальникам, чтоб армянское духовенство не пропускать через границу иначе, как с письменными видами от патриарха Даниила.
– Что с остальными бумагами делать? – спрашивал в ответ на все это Коваленский.
Архиепископ просил передать их ему, для отправления в Санкт-Петербург к Ефрему, епархиальному архиепископу всех армян, обитавших в России. Коваленский не согласился, однако же, на это, а отдал их коменданту, своему родному племяннику, для прочтения их вместе с Иоанном.