Ночь разлучила непримиримых врагов. Андалальцы остались тверды в своем желании или пасть всем на поле брани, или выгнать персов из Дагестана. Чтобы обмануть неприятеля, мужчины оделись в женское платье и наоборот. Впереди шли два муллы: один держал Коран, другой знамя сунны, и, когда они подошли к месту сражения, первый мулла прочел стих из Корана: «Двери рая открыты для падших за родину».
– Да погибнем или победим! – воскликнули андалальцы.
– Земная и небесная слава ждет храброго, – сказал мулла, указывая на стан врага.
Настала страшная минута. Андалальцы с яростью бросились на персов. Напрасно набожный мулла просил своих единоверцев щадить побежденного неприятеля: его никто не слушал – смерть, и смерть самая страшная, постигла большую часть незваных гостей.
Шах-Надир с несколькими телохранителями бежал из Дагестана в Дербент, а Шах-Ман скрылся в соседних горах.
Тяжело было у него на душе, убитой горем и угрызениями совести. Глядя на несчастье и разорение своей родины, Шах-Ман сознавал, что виной всему этому он один, и жизнь стала для него в тягость. Видя во всем предопределение судьбы, ведущей его к погибели, Шах-Ман решил окончить жизнь там, где начал, и предаться в руки своих врагов-соотечественников.
Был праздник. Дагестанцы толпой выходили из мечети, когда перед ними явился Шах-Ман. Изумленный народ тотчас же окружил бывшего хана. Так же величаво, но бледный, худой и изнуренный душевными и телесными недугами, стоял Шах-Ман перед народом. Спокойный взор его горел еще огнем мужества и негодования.
– Мусульмане! – сказал он. – Вы были несправедливы ко мне, я дал клятву отомстить вам, но Аллаху неугодно было, чтобы я ее исполнил. Теперь жизнь для меня в тягость, я пришел сюда умереть от ваших рук, неблагодарные. Но если в сердцах ваших есть еще чувство справедливости, если вы еще боитесь гнева Аллаха, то его именем повелеваю вам казнить на моей могиле этих чудовищ.
Шах-Ман указал на сыновей и пал под ударами кинжалов. Дагестанцы исполнили последнюю волю злосчастного хана…[283]
Рассказывая это предание, горцы указывают на свою любовь к свободе и независимости, вызвавшей столь упорное сопротивление народа, не желавшего признавать над собою ничьей власти. В Кайтаго-Табасаранском округе до 1866 года в большей части селений не было даже старейшин, потому что никто не хотел подчиняться другому, считая это унизительным.
Шамхальство Тарковское, ханства Мехтулинское, Казикумухское, Кюринское и Аварское управлялись ханами. Ханы правили своими владениями совершенно неограниченно, и все дела, кроме маловажных, решались по их усмотрению. Произволу ханов не было никаких пределов, жестокость обращения с подвластными – отличительная черта ханского правления. Не далее как в пятидесятых годах в Казикумухе по одному капризу хана подвластные его подвергались страшным пыткам: их пытали раскаленным железом, разводили на груди огонь, выжигали разные места на теле, иногда на бритой голове провинившегося делали чашку из теста и лили туда кипящее масло.
Там, где нет законов, где в основу управления положен произвол, там нет возможности дать ясное понятие об образе управления, а можно только сказать, что если хан добр – и управляемому народу сносно, но если правитель жесток, если он, подобно казикумухскому хану, с наслаждением смотрит на пытки, – там народу невыносимо тяжко. Ханы управляли своими владениями через беков, чанков[284]
и старейшин.Некоторые из беков имели наследственные права над подчиненными им деревнями, жители которых находились в административной зависимости. Другие же назначались или пожизненно, или на срок.
Непосредственно за беками следует сословие узденей, или людей свободных, но некоторые из них находились в зависимости от беков, на землях которых жили. Уздени имели право наследственного пользования этими землями, но обязаны были нести за это установленные обычаем повинности. Из общего правила исключались только два находящихся в Самурском округе селения – Лудгун и Ялаг, которые отбывали своим бекам повинности как издельную, так и натуральными продуктами. Первая состояла в отработке трех дней в год от каждого дома, а вторая в уплате семидесяти пяти арб пшеницы со всего селения. Обе повинности отбывались не отдельным лицам, а целым владельческим родам и семействам.
Все остальные зависимые сословия находились в личном подчинении, некоторые из них имели право на пользование землей, а другие нет. К первым принадлежат сословия