История войны и владычества русских на Кавказе. Назначение А.П. Ермолова наместником на Кавказе. Том 6

Князь Долгорукий был более беспристрастным и более солидным по своему мнению. Он говорил, что примирение Ермолова с Паскевичем невозможно, «но что в сем не причиною вражда первого против последнего, но более чрезвычайная чувствительность генерала Паскевича и хитрое действие одного поручика из армян (Карганова), служащего у Паскевича переводчиком». На вопросы Дибича о злоупотреблениях в администрации и о рассказах самого Ермолова князь Долгорукий отвечал, что злоупотребления, конечно, существуют, но преувеличены молвою; что относительно неосторожных слов Ермолова он решительно уверяет, что не только таковых никогда не слыхал, «но, напротив, заметил, что генерал Ермолов старается рассказывать доходящие здесь часто из С.-Петербурга выгодные слухи и анекдоты».

В последующих донесениях Дибич уклонялся от прямого оправдания или обвинения Ермолова. Начальник Главного штаба не сомневался в том, что Алексей Петрович сделал весьма значительные ошибки в прошлую кампанию, но не был уверен, что они были умышленны, а скорее произошли от неточных сведений о силе и свойствах (?) неприятеля и от излишней боязни дальнейшего распространения бунта в мусульманских провинциях. Строгое обхождение генерала Ермолова, говорил Дибич, восстановило против него дворянство, ханов и беков, но, быть может, оно имеет полезные последствия для рабочего населения и несомненно хорошее влияние на скорое покорение взбунтовавшихся и на умы беспокойных; установление низких цен на продукты также восстановило против главнокомандующего помещиков и купцов, но распоряжение это сделано исключительно в пользу казны.

«Равномерно, – доносил Дибич[1016], – заслуживает строгое порицание послабление его по экономической части полков и по употреблению в работу нижних воинских чинов, хотя нельзя сказать, чтобы приметно было малейшее дурное влияние на дисциплину и на дух войск, которые по всему, что я до сих пор видел, кажутся нимало не упущенными (я тут не говорю о фронтовой и гарнизонной службе, которые, конечно, требуют прилежного занятия)». Подробные инспекторские смотры были невозможны по разбросанности частей, употреблению войск на работы по частям и выступлению оных прямо с работ в поход против неприятеля. Все это могло иметь влияние на ослабление фронтовой части, но «упущения дисциплины я нигде не заметил», говорит Дибич[1017].

Имея полномочие в случае нужды объявить увольнение Ермолова, генерал-адъютант Дибич остановился, однако же, решением этого вопроса ввиду признаваемых им неудобств замены его генералом Паскевичем.

«Интриги и дух партий в здешнем крае между жителями, – писал Дибич[1018], – особенно армянскими, превышают прежнее ожидание мое. Перемена в начальнике откроет им полную надежду, ибо те самые причины, кои служат основанием разных злоупотреблений от властолюбия генерала Ермолова и не ограниченное законным ходом послабление против чиновников русских, удержали всех здешних в повиновении и страхе.

Генерал Паскевич с характером благородным, но чрезвычайно чувствительным соединяет недоверчивость страстную с большим доверием к тем, кои представляются ему водимыми подобными собственными его благородными чувствами. С сим характером, по мнению моему, он может подвергаться действиям сих интриг, кои завалят его доносами и делами тем более, что нынешнее положение обратило на него взоры всех справедливых и несправедливых неприятелей генерала Ермолова, и что он никогда не управлял гражданскою частью».

Убеждаясь на каждом шагу если не в полной несправедливости, то в значительном преувеличении всего доносимого Паскевичем, Дибич писал[1019]: «Я поныне не могу переменить прежнего мнения, что упущения есть довольно значительные, но что доносы о злодействах и преступлениях, основанные только на слухах, ничем не доказанные и весьма часто даже по совершенному недостатку причин к злодейскому поступку невероятные, никакой веры не заслуживают… особливо в краю, где, по несчастью, нахожу величайшую склонность к выдумкам, укоризнам и клеветам самым злодейским».