– Но я уверен, что император Наполеон скорее предпочтет союз и дружбу с Россией, нежели захочет, во вред оной, доставить прежде обещанные выгоды Персии.
Лежар уклонился от прямого ответа на замечание, высказанное главнокомандующим.
– Мне поручено от генерала Гардана, – сказал он, – протестовать, если вы будете продолжать военные действия в Эриванской области.
– Генералу Гардану известно, что я действую не сам собой, а по воле моего государя. Протестовать он может, но тогда должен протестовать не против меня, а против русского правительства.
Лежар просил дать ему время до утра обдумать свое положение и на следующий день объявил, что подобный протест не может иметь места и что он его не подаст.
«Тут же, – доносил граф Гудович, – между прочими разговорами, где уже переменился тон его речей со мною, он почти сам признался, что со стороны его министра, генерала Гардана, были сделаны ошибки в поведении относительно дел, между Россией и Персией продолжающихся, и что, конечно, ему не должно бы было мешаться в такие дела».
Видя неуступчивость главнокомандующего, Лежар сам вызвался написать эриванскому коменданту, что он, встретив со стороны русских решительное несогласие оставить военные действия и выйти из эриванских владений, не может более действовать в пользу осажденных.
Письмо Лежара было отправлено в Эривань вместе с прокламацией графа Гудовича. Уведомляя коменданта о прогнании за Араке Хусейн-Кули-хана, вместе с прибывшими к нему подкреплениями, главнокомандующий писал, что осажденным неоткуда ждать помощи и потому самый лучший исход сдать крепость.
«Виноваты были бы вы, – писал граф Гудович, – ежели бы вы сдали крепость, не защищая оной, но вы оную крепость довольно защищаете, видя в стенах проломы и несколько подбитых пушек. Виноваты бы вы были, ежели бы, ожидая скорого секурса и, не дождавшись, сдали оную… Ваше высокостепенство сделавши все по вашей должности, виноваты будете как комендант крепости, ежели вы, не внимая гласу человеколюбия, допустите оную брать штурмом, с крайним кровопролитием к пагубе народа, и притом, что и мир уже тогда на границах Аракса положен быть не может, чем и еще удалите мир, желаемый Персией, и сделаете вред могущественному владетелю вашему.
Объяснивши все откровенно и справедливо, ожидаю завтра поутру, при восходе солнца, а не далее, краткого ответа: сдаете ли вы крепость или нет?»[299]
Ни это требование, ни письмо Лежара не оказали своего действия и, как следовало ожидать, граф Гудович получил отказ сдать крепость.
«Я получил письмо вашего сиятельства, – отвечал Хасан-хан, – в котором вы предлагаете мне уступить вам крепость Эривань, сообщив мне, что вы разбили нашу армию и прогнали за Араке. Да будет вам известно, что мы, вступив в эту крепость, закрыли глаза от надежды на помощь со стороны своей армии, а существование и несуществование ее сочли одинаковыми, – следовательно, мы не ожидаем ее, пусть она удалится куда угодно. По милости Аллаха, мы не имеем нужды в ее содействии. Также пишете вы, что от действия ваших пушек будто некоторые крепостные башни разрушены и некоторые наши пушки, помещавшиеся на них, опрокинуты. Мы готовы даже вне крепости, в чистом поле, также действовать против вас, ибо внутри крепости защищаться и действовать против вас не составляет большой важности. Всякий может обороняться внутри крепости и быть свидетелем того же последствия, которое постигло вас при осаде Ахалкалак.
Еще вы уверяете, что силою и штурмом покорите крепость. Очевидно, что, когда дело дойдет до приступа, конец будет совершенно удовлетворительный. Во всяком случае, да будет вам ведомо, что гарнизон этой крепости уже решился на самоотвержение и ожидает предопределения Аллаха.
Вы поставляете мне еще на вид, что в ответных письмах к Мирза-Шефи и мирзе Безюрку вы отвечали, что имеете повеление от своего падишаха покорить крепость Эривань, но мы также имеем повеление от своего падишаха защищать ее. Следовательно, ожидайте ответа от названных лиц».
При этом графу Гудовичу было передано, что гарнизон скорее ляжет весь на месте, чем положит оружие.
– Весь гарнизон, – говорил эриванский чиновник, – состоит из отборных стрелков, взятых из отдаленных внутренних провинций, где остались их жены и дети под присмотром, как заложники. Для них лучше умереть одним, чем подвергать тому же и свои семейства, которых погибель неизбежна, если осажденные не будут защищать крепости.