История воссоединения Руси. Том 2

В этой-то пустыне гнездилась та воля, которая присвоила казаку его вечный эпитет. В эти степи приходили казаки для охоты и рыболовства не только из польской Украины, но из московского Дона. Здесь, в удалении от всего шляхетского, образовалось казацкое братство в котором все были равны, в котором и, предводитель, облечённый диктаторской властью, носил одежду одинаковую с каждым, в котором не считалось хвастовством и «пыхою» надеть богатый наряд в таком только случае, когда он снимался собственными руками с убитого турчина или татарюги. Это-то добровольно нищенствующее братство основало славную Сечь Запорожскую, где хранились военные припасы казацкие, где была рыцарская школа для казацкой молодёжи, и куда ни под каким видом не могла быть введена женщина. Запорожье было убежищем и так сказать, общим очагом всего казачества, и потому всё казацкое войско, где бы оно ни находилось, называло себя Запорожским. На Запорожье посылал люд жалобы на притеснения со стороны панов и их арендаторов; из Запорожья являлись в Украину мстители для расправы с так называемыми душманами, то есть душителями народа; Запорожье было так сказать капитулой казацкого рыцарства: на чём оно решало, на том весь казацкий народ становился. 

Шляхетский дух не мог ужиться на Украине с духом казацким, тем более, что и шляхтич и казак понимали свои права и взаимные отношения каждый по-своему. 

Шляхтич, воспользовавшись неблагоприятными для польских королей обстоятельствами, а в особенности избирательным возведением их на престол, мало-помалу захватил все выгоды общественного положения, во вред низшим сословиям, заключил понятие о народе и государстве только в своём сословии, присвоил одному себе честь защиты отечества и законодательную власть в нём, наконец, под влиянием иезуитов, начал смотреть на себя, как на апостола единой истинной веры и на творца государственного единства, при посредстве католической пропаганды и двоякой унии, политической и церковной. Самоуважение шляхтича было полное; спесь его доходила до безумия. Он боготворил свои гербовые знаки; он делал для себя чем-то в роде символа веры родовые предания, обыкновенно расцвечиваемые тогдашними грамотеями по правилам схоластического красноречия. Всё, исключённое из участия в его привилегиях, считал он просто служилой силой, но никак не частью нации или республики, потому что с понятием о нации и республике у него всегда было неразлучно понятие о шляхетстве.