История воссоединения Руси. Том 2

К представителям этой-то беспокойной части южнорусского народа обратился с гордыми требованиями коронный гетман Станислав Жолковский, подкреплённый присутствием королевских комиссаров: Яна Даниловича, старосты русского, бельзского, корсунского; Станислава Конецпольского, подстолия коронного, старосты велюнского и зайдовецкого; Яна Жолковского, старосты грубешовского, или — сказать конкретнее — присутствием их хорошо вооружённых почтов. Замечательно, что, по выражению составленного при этом акта, казаки, в лице гетмана, войскового есаула и войскового писаря с четырьмя остальными, конечно, «значными» людьми, прислали на комиссию не начальство, а «товарищей своих, с достаточной инструкцией и наукой». Не менее замечательно также (я прошу гг. украинских дееписателей обратить на это внимание), что, по требованию комиссаров, казаки должны были исключить из своей среды и выписать из реестра — не «хлопов», о которых сии дееписатели упоминают в самом начале образования казачества, а вот кого: «ремесленников, купцов, шинкарей, войтов, бурмистров и всех, которые занимаются каким-либо ремеслом, и иных лишних людей». Казаки на всё согласились. Казаки согласились даже на то, чтобы, вместо избирательного гетмана, каковым титулом и подписался на акте Конашевич-Сагайдачный, принять им «из руки короля и коронного гетмана такого старшего, каким бывал некогда Орышевский и другие». Впрочем (оговаривались они) этот старший должен быть выбран из их же войска и «ими же самими, а не кем-либо иным», [180] для того чтобы быть присяжным со всем товариством на верное исполнение королевских постановлений. Для объявления и приведения в исполнение акта, отправлены, вместе с казацкими послами, уполномоченные панские: Фёдор Сущанский Проскура, писарь земский киевский; Иероним Вржещ, ротмистр королевский; пан Ян Билецкий и пан Иосиф Галицкий. Итак всё дело окончено благополучно.

Ограничение числа казаков, по положению дел в Украине, было недостижимо для польского правительства, и именно потому, что исполнительная власть далеко не соответствовала законодательной. Уже в законе 1590 года правительство созналось перед самим собой, что «пропустило время» для обуздания казацкого своевольства. Теперь это чувствовалось несравненно сильнее, и лучшим тому доказательством служит начавшийся с 1607 года ряд сеймовых конституций против казаков, а следом за конституциями — ряд комиссий, для приведения людей, называющихся казаками, в послушание землевладельцам. Все конституции и акты комиссий повторяют одно и то же: что казаки на признают юрисдикции тех, в чьих владениях проживают, то есть ни панов, ни старост; что они имеют собственное судоустройство и распространяют его на королевских и панских подданных; что они собираются в купы и вторгаются целыми войсками с артиллерией в соседние государства, навлекая на Польшу опасность войны с Турцией. Иногда король обращался с универсалом ко всем русским землевладельцам, начиная с князя Острожского, упрашивал их выбрать место и время для общего съезда и обсуждения, что делать с казаками, предоставлял им полный произвол принять какие угодно против них меры, но, видя, что паны не двигаются с места, «поновлял» тот же самый универсал, иногда даже недели через две. Казацкий промысел, очевидно, вознаграждал жителей королевских и панских городов больше, чем торговля, промышленность и ремесла, а под защитой русского права, представляемого казацким присудом, личная и имущественная неприкосновенность была гораздо больше обеспечена, чем под защитой права польского: здесь каждый судился одинаково, там для шляхтича существовали слишком большие послабления даже и в таких случаях, как открытый грабёж и разбой среди города. Народный самосуд, поддерживаемый казаками, возможно было подавить только войною; но, для войны с пропагандистами этого самосуда, материальные, а ещё больше нравственные средства польского права были недостаточны, в чём король и его коронный гетман боялись сами себе признаться. Они рады были призрачной покорности казаков, хотя, experientia docti, не могли не видеть, что она, при первом же случае, превратится в разнузданность.