История воссоединения Руси. Том 2

Заметим ещё одну мелочь: дворянский герб самого Конашевича-Сагайдачного, изображённый под его портретом в названной книжице, представляет подкову с крестиком над средним шипом. Зацный рыцарь представлен на коне. Шапка на нём высокая соболья, называвшаяся в Москве горлатой, сверх меха виден верх; в руке булава; за плечами колчан со стрелами, сбоку лук в сагайдаке; сапоги без шпор; стремя обыкновенное; штаны не широкие; сапоги с длинными вверху узорчатыми голенищами; чепрак узорчатый с бахрамою; весь наряд — московско-татарский, что обозначает, с кем воевал он; [173] черты лица крупные; борода окладистая, длинная.

Современник наших народных Гомеров и Сафо, Кассиян Сакович, без сомнения, взирал с той же «погордою» на живую речь украинскую, с которой и нынешние академические мудрецы относятся к этому жерлу непостижимой для них поэзии. Он, исковерканным по польским образцам языком, почтил память великого воина в следующих стихах:

Несмертельнои славы достойный Гетма

не,Твоя слава в молчанню некгды не зостане;
Поки Днепр с Днестром многорыбные плынути
Будут: поты делности теж твои слынути.За свого Гетманства взял в Турцех место Кафу:
Аж и сам Цесар Турский был в великом страху:
Бо му Чотырнадцать тисяч там люду збил,
Катарги едины палил, другии потопил.
Много тогды з неволе Христиан свободил:
За што го Бог з Воинством его Благословил.
Бо за найболшую нех собе нагороду
Почитает Рыцер: кгды кого на свободу
Вызволит: за што грехов собе отпущеннє,
Одержит: а по смерти в Небе вмещеннє.
Дознавал не по един кроть Турчин поганин Его мензства, и прудковоенный Татарин. [174]

Вот этакие-то вирши, «мовленные от спудеев братской школы», напутствовали в страну вечного молчания человека, которому равного, за исключением одного великого милосердника Иова, не произвела Украина. И таковы-то могут быть начинания словесного дела которому суждено пережить даже и то, что представляется нам вечным: государство и самое общество. Явление, стало быть, следует признать законным в порядке дел человеческих. Почему же в истории равноправности и следовательно в истории культуры не двусмысленной, не такой, какова была культура польская, не может быть признано законным казацкое безобразничанье, которым началось великое дело воссоединения Руси? Почему требуется, чтоб это дело сопровождалось какими-то элегантными подвигами? Почему регулятором требований, которые мы предъявляем истории, не сделать нам закон явлений биологических, доступных наблюдениям каждого, осязательных?… Но возвратимся к повести.

Итак, не зная наверное, с которого времени и как именно, начал Сагайдачный своё участие в нашей народной борьбе с чужеядными народами, мы прямо становимся лицом к лицу с этим седобрадым рыцарем на пределах Ярославовской Руси — на «Рси». В урочище Старая Ольшанка расположился враг, опаснее того, против которого, «мудрый» Ярослав строил «по Рси города» и населял их польскими пленниками. То был напор полудиких номадов, которые, на худой конец, возобладали бы материальным достоянием русичей; а теперь «око в око» стояли с ними рыцари римского монаха, посягающего прежде всего на свободную душу. Бессознательно готовы были эти рыцари и на вещественное, и на духовное человекоубийство, воображая, что тем приносят службу Господу. Бессознательно служили казаки великой идее нашего времени и грядущих, лучших времён, думая, что служат интересам своего полуразбойницкого товарищества. Перед истребителем русских сил под Лубнями предстал будущий спаситель польской армии под Можайском и под Хотином. С ним было шесть товарищей, которых имена заслуживают поименования, это были: Богдан Балика, Гарлик Свиридович, Иван Мамаевич, войсковой есаул; Лаврентий Пашковский, войсковой писарь; Станислав Косторжевский и Ян Мировский. [175]