История воссоединения Руси. Том 3

Смотрицкого не было в Белоруссии в прискорбный для православной церкви день мученичества её гонителя. Он, вместе с Иовом Борецким, находился тогда в Варшаве, стараясь убедить правительство Сигизмунда III в его близорукости относительно церковнорусского вопроса. Борецкий и Смотрицкий, как видно, пользовались всегдашним преимуществом гонимых перед гонителями относительно чуткости к угрожающей беде. Ещё Варшава не знала о том, что совершилось в Витебске, как они оба бежали в недоступные для королевского фанатизма украинские пустыни. По их следам, как это было естественно, шла преувеличенная молва об их кровавых кознях, об их страхе законной кары, о наступлении господствующей в государстве церкви на церковь, заподозренную не только в мещанских, но и в казацких бунтах. Дело православия считалось тогда потерянным у всех, кто воображал, что для центральной власти нет ничего невозможного в провинциях. Люди характера героического присмирели; люди что называется себе на уме приподнялись и выпрямились в толпе. Вследствие такой перемены в настроении общества, киевский войт Фёдор Ходыка с несколькими мещанами и одним совратившимся в унию попом, желая показать пред правительством так называемое похвальное рвение, стали печатать в Киеве православные церкви, как противозаконные, и при этом позорили имя митрополита, представляя его бунтовщиком, заговорщиком, врагом отечества. Момент был крайне опасный. Восторжествуй в это время окончательно Ходыка и другие благонамеренные предатели, Киев постигнула бы надолго, если не навсегда, печальная для православия судьба белорусских городов. Даже и Печерский монастырь, воспротивившийся при Никифоре Туре воле Сигизмунда III, мог бы теперь очутиться в руках униатов, по большинству голосов его собственных «застолпников». С большинством голосов нечего было бы делать не только мещанам и казакам, но даже и православным дворянам, которые, в союзе с панами диссидентами, отстаивали против короля и его католической рады древние русские святыни, сделавшиеся для них почти что чужими и важные лишь по соединённым с ними фамильным интересам. В этот критический для южнорусского православия момент спасла его только крайность, до которой был доведён глава православной иерархии, Иов Борецкий. Борецкий видел, как оживилась деятельность поборников унии, имевших теперь своего мученика в лице Кунцевича. Он с ужасом наблюдал влияние, производимое такими людьми, как Фабиан Бирковский, на польское общество, к которому, по школьным, сеймиковым, родственным и имущественным связям, принадлежало и русское дворянство в Речи Посполитой. Наконец, папская булла не только поощряла, но и освящала всякое насилие над православием во имя общественного спокойствия, во имя государственной чести и самого христианства. Православие, доселе, можно сказать, безобидное в своей стойкости, явилось, перед глазами всех простодушно или умышленно легковерных, с окровавленными руками, и как-будто оправдывало чудовищное значение, которое униаты, десять лет назад, придали ему в книге, изданной под заглавием Воскресший Наливайко. Исчезновение Смотрицкого; возгласы противников русской веры; боязливость одних и подлая угодливость грубой силе других, — всё вместе заставило Борецкого, как он писал к царю Михаилу Фёдоровичу, вспомнить реченное: «укрыйтеся в мале, дондеже мимо идет гнев», и спрятаться «под крыле христолюбивого воинства черкасских молодцов». [46] В переводе на прозаический язык московских вестовщиков это значило: что Иов Берецкий, в Филиппов пост 1624 года, написал за Пороги к казацкому гетману о замысле поляков, как назывались преимущественно отступники православия, «ломать христианскую веру» в Киеве; что гетман прислал двух полковников, Якима Чигринца да Антона Лазаренка, и велел им собраться с казаками, проживавшими в окольных киевских городах, на защиту киевских церквей; что казаки явились на призыв запорожских полковников, распечатали церкви и схватили Ходыку с его соумышленниками мещанами, а отступнику попу, Ивану Юзефовичу, отсекли тут же голову. [47]