История воссоединения Руси. Том 3

Мы знаем уже, что первый, кто высказал у нас на Юге великую мысль воссоединения Руси, был человек, «проходивший путь безмолвия», политик-аскет. Исакий Борискович был человек того же закала. В молодости, он пожелал лучше приметаться сметьем в дому Божием, нежели жить в селеньях грешничьих. Будучи шляхтичем, не пошёл он служить кому-нибудь из шляхетских патронов, охладевших к вере отцов своих, оставлявших её для новых учений или продававших её, как тогда называли Рим, вавилонской блуднице. Вместо того, поступил он послушником в Печерский монастырь, а отсюда жажда духовного просвещения увлекла его на Восток, где православие, гораздо меньше страдало от агарянского ига, нежели на Западе от разлагающего влияния протестантизма и мертвящего католичества. Центрами христианской науки в Турецкой империи были резиденции вселенских патриархов. Исакий Борискович поступил в услужение к александрийскому патриарху Мелетию; от него ездил с поручениями к иерусалимскому патриарху Софронию и к антиохийскому Иоакиму; по смерти Мелетия служил его преемнику Кирилу Кандийцу, бывшему впоследствии патриархом константинопольским; потом удалился на Святую Гору; наконец, в старости, вернулся на Русь, для того, как писал он к московскому патриарху Филарету Никитичу, чтобы видеть свою братию, бедствующую в ляхской земле и самому с ней бедствовать. Много было говорено — и совершенно справедливо — о деморализации восточных патриархов под влиянием туреччины, но не следует забывать, что всё-таки восточные патриархаты умели вырабатывать непоколебимых в своём убожестве апостолов православия, как бы для всенародного обличения роскошных апостолов католичества. Таковы именно были те немногие образованные православным Востоком люди, с которыми остался на своём опасном посту Иов Борецкий после измены Смотрицкого и Саковича, и с ними-то он совершил дело, которое, по своим результатам, оказалось величайшим из всего, что совершено кем-либо в южной Руси со времён первых её религиозных путеводителей. Имел ли Иов Борецкий в идеале то, что мы созерцаем ныне в действительности, или же ему, как бедствующему аскету, грядущая русская жизнь представлялась продолжением бедствий по образцу земных страданий Богочеловека: во всяком случае важно в его посольстве то, что он, делая московскому царю высказанное положительно предложение, считал для великой России возможным принять в свой состав Россию Малую. Вера в созидательное могущество православия колебалась не раз и в нём под напором политических обстоятельств, но в конце концов превозмогла все житейские усмотрения и оправдала его апостольскую решимость. Закрытые для мира и часто для самой истории светского общества монашеские кельи содержали в себе тогда действительных героев русской народности, в сравнении с которыми современные герои меча и политики были вожди слепые. Против того, что в Польше было богатого, знатного, учёного, прославленного, наша юго-западная Русь протестовала сперва в лице своего старосветского дворянства, незнакомого с Италией и рассадниками итальянского гуманизма в Европе. Потом протествовала она в лице своих мещанских муниципий, одушевляемых суровыми отшельниками. Наконец из магистратских лавиц перенесла дух отрицания латинской польщизны в казацкие купы. Но все эти попытки русской оппозиции были уничтожены силой западной культуры, действовавшей на русское общество победительно через посредство полонизма. Русские паны, даже без перемены веры, делались апостолами полонизации в наследственных владениях своих; мещане, ухватившиеся за церковные братства, как за последнее средство устоять на своей старине, проиграли дело защиты церкви своей пред лицом шляхетского закона; а казаки, солидарные с такими воинами, как лисовчики, уронили достоинство рыцарей не только в католическом, но и в православном мире, который прямо объявил, что это люди дикие, не имеющие страха Божия и не внушающие никакого доверия к себе. С непреодолимой стойкостью, с неопровержимостью своего права и с достоинством действий своих, протестовали против латинской кривды в славянском обществе одни те русские, которые не вдались ни в служение правительствующим панам, ни в городские промыслы, ни в военное добычничанье, а избрали своей специальностью хранение православных преданий и распространение в народе православной науки. Афонские и киевские собиратели милостыни по всему русскому миру могли казаться тунеядцами, эксплуататорами чужого труда, промышленниками общественного легковерия. В самой Москве, которая была полна не только южнорусских, но также сербских, болгарских, греческих странствующих монахов, эти представители южнорусского элемента, по внешности своей, могли казаться чем-то низменным в сравнении с теми южнорусскими людьми, которые представляли собой боевые, дипломатические, административные и литературные таланты польского общества. Польша, имея на своей стороне русских Замойских, Жовковских, Сопег, Бельских, Реев, Кохановских, наконец — что было всего погибельнее — Смотрицких и Саковичей, взяла у Руси, по-видимому, всё, чем бессмертна жизнь социального организма. На деле оказалось, что она украсила свою латинскую жизнь только свежими русскими ветвями: корни русского духа остались неповреждёнными, и в своё время дали новые побеги, роскошнее и плодотворнее старых. Когда людей, бывших самыми живучими представителями русской народности, рассматривать в их повседневности, — может в самом деле казаться иногда, как будто наши Борецкие, Копинские, Борисковичи были обыкновенные канюки у порога великопоместной и богомольной Москвы. Но когда мы представим себе их скромную, не прославленную ни одним пером работу над своей паствой в органической связи с работами их истинных предшественников и их действительных преемников, — тогда их разумение былого и чаяние будущего поражает нас величием своим. Я не скажу, чтоб они сознавали сами вполне, что они делали; не скажу, чтоб и Москва знала всю цену их религиозно-национальному подвижничеству; но тем не менее представители южной и представители северной Руси по вопросу воссоединения были одинаково могущественными двигателями общества к тому, что должно было совершиться для нашего настоящего.