История западноевропейской музыки до 1789 года. Том. 2 (XVIII век)

Оставалась лишь одна-единственная сфера деятельности Рамо, в которой он был вполне свободен мыслями и совершенно не связан окостеневшими традициями прошлого, — сфера музыкальной науки. Крупнейший музыкальный теоретик Франции, он, в полном соответствии с научным движением французского материализма XVIII века, стремился установить в учении о гармонии единую систему, определить ее общие закономерности, ее естественные принципы. «Природное» происхождение гармонических созвучий Рамо связывал с физическим явлением обертонов. В построении своей системы ему удалось обобщить и уяснить большой исторический опыт, накопленный со времен выделения basso continuo и теоретических трудов Царлино. К тому же музыкальная практика XVIII века всемерно стимулировала развитие науки о гармонии: кристаллизация гомофонно-гармонического склада была неразрывно связана с выявлением и подчеркиванием основных ладовых функций мажора и минора. Рамо в своем учении об основном басе как гармоническом фундаменте (оно-то и опиралось на акустический феномен основного тона и обертонового ряда) выдвинул теорию обращения аккордов и тем самым утвердил значение основной функции аккорда, координирующей все его обращения, сводящей их к единому принципу. Это было именно достижение системы в отличие от эмпирических наблюдений и частных констатации. В тесной связи с этим возникло определение тоники, доминанты и субдоминанты как ладогармонических функций. Так Рамо положил начало новому этапу в развитии музыкально-теоретической науки, который полностью соответствовал грандиозному перевороту, совершавшемуся в европейском музыкальном искусстве XVIII века.

Современники укоряли Рамо в том, что он переоценивал роль гармонии в ущерб мелодии, и, со своей стороны защищая роль мелодии как выразительницы непосредственного чувства, усматривали в его натуре преобладание сухой умозрительности над вдохновением художника. Эти суждения отличались крайней односторонностью, были высказаны в запальчивости и оказались в итоге несправедливыми. Как истинно французский художник Рамо проявил и в своем искусстве свойства высокого и тонкого интеллекта, но они неразрывно соединялись с богатой, смелой и утонченной творческой фантазией. Прекрасно понимал Рамо выразительную роль мелодии в музыкальном произведении: об этом свидетельствует все его творчество. «Мелодия обладает не меньшей силой в области выразительного, чем гармония, — утверждал он, — но почти невозможно дать определенные правила в этой области, где хороший вкус имеет большее значение, чем все остальное» [32]. Гармония тоже не была для него только теоретической дисциплиной: Рамо признавал и объяснял выразительное значение различных созвучий и гармонических приемов. В частности, он писал: «Отчаяние и все чувства, которые ведут к исступлению или в которых есть что-то поражающее, требуют всевозможных диссонансов, не приготовленных и особливо, чтобы больше господствовали в верхнем голосе. Очень хорошо также, для выразительности этого рода чувств, переходить из одного тона в другой через неприготовленный большой диссонанс, но таким, однако же, образом, чтобы слух не был оскорблен слишком большой диспропорцией, которая могла бы образоваться между двумя тонами...» [33]. Последняя фраза имеет прямое отношение к тем смелым приемам, которыми позднее воспользовался Рамо в знаменитом трио парок из лирической трагедии «Ипполит и Арисия».

И движение теоретической мысли, и процесс творческих исканий были необычайно интенсивными у Рамо на протяжении многих лет. Как художник и как ученый он неизменно смотрел вперед. Современник Баха и Генделя, он для Франции первой половины XVIII века выполнил историческую роль, во многом аналогичную их роли. Все они действовали и творили в разных условиях, но каждому пришлось восставать и бороться против обветшалых представлений и норм в искусстве и художественной культуре: одному в Германии, другому в Англии, третьему во Франции. Чем меньше тот или иной великий музыкант зависел от «сверхмузыкальных» условностей эпохи (текст, либретто, сцена), тем внутренне свободней оказывался он в своем творчестве. Таков пример гениального Баха. Рамо был, напротив, силою обстоятельств слишком зависим от многого с тех пор, как связал свою судьбу с французским оперным театром. Никто не сумел постигнуть и выразить это лучше, чем Д'Аламбер, оценивший деятельность Рамо к концу жизни композитора:

«Рамо особенно достоин уважения, — писал Д'Аламбер в 1760 году, — так как он сделал все, что мог; главная его заслуга в том, что он видел и то, что находится за пределами, к которым он подвел слушателей. Его заслуга еще и в том, что он понимал, где граница, до которой он может их довести. Он бы не достиг цели, если бы попытался повести их дальше. Рамо дал нам не лучшую музыку, на создание которой он был способен, но лучшую, которую мы могли воспринять» [34].