В свободное от походов время запорожские казаки любили, лежа на животах, побалагурить, послушать рассказы других, держа при этом в зубах коротенькие люлечки, так называемые «носогрейки» или люльки-буруньки (от татарского «бурун» – нос), и попыхивая из них дымком. Люлька для казака первое дело: запорожец принесет на Велик день пасху из церкви, поставит ее на стол, а сам скорей за трубку. «А нуте, сынкы, беритця за люлькы, нехай паска постое, а поросяты кат не визьме», – шутливо говорят о запорожских казаках их потомки; люлька для запорожца – родная сестра, дорогая подруга его: он как сел на коня, зараз же запалил люльку да так верст шесть, а то и больше все смолит и смолит и изо рта ее не выпускает; у запорожцев кроме того, что каждый казак имел у себя люльку, а то была еще «обчиська» люлька, очень больших размеров, обсаженная монистами, дорогими камнями, разными бляхами, иногда исписанная надписями, вроде «казацька-люлька – добра думка»; из такой люльки потягивало целое общество или собрание, когда обдумывало какое-нибудь предприятие или замышляло против кого-нибудь поход[618]
. Люльки, однако, не исключали и употребления нюхательных рожков: нюхари были преимущественно старые деды, которые, избегая слишком большой затраты времени около люльки, предпочитали ей рожок с табаком: «Покы ий наложиш, покы ии запалыш, покы ии накрыиш та покы ий насмокчишься, ерытычои души, а то смык-дерг! утёр носа тай готов!..» А некоторые употребляли и то и другое: «Люлька душу услаждае, а рижок мозок прочищае».Будучи в душе поэтами и мечтателями, запорожцы всегда выбирали самые живописные и красивые места для своих временных и вечных жилищ, влезали на высокие скалы, уединялись в лесные пущи, поднимались на большие курганы и с высоты птичьего полета любовались ландшафтами и предавались тихим думам и возвышенным размышлениям. Будучи высокими ценителями песен, дум и родной музыки, запорожцы любили послушать своих баянов, слепцов-кобзарей, нередко сами складывали песни и думы и сами брались за кобзы. Кобзарь, тот же трувер, мейстерзингер, слепчак-пьевак, всегда был желанным гостем у них, потому что он «всюды вештаетця и долю спивае»; кобзарь – хранитель заветных запорожских преданий, живоописатель «лыцарских подвигов», иногда первый лекарь больных и раненых, иногда освободитель невольников из плена, иногда поджигатель к военным походам и славным подвигам низовых молодцов. Кобза, то есть известный музыкальный инструмент[619]
, кругленький, пузатенький, около полутора аршин длины, с кружочком посредине, со множеством металлических струн, с дорогой ручкой, украшенной перламутром, по понятию казаков, выдумана самим Богом и святыми людьми[620]. Для одинокого запорожца, часто скитавшегося по безлюдным степям, не имевшего возможности в течение многих дней никому промолвить слова, кобза была истинной подругой, которой он поверял свои думы.Как дорога была кобза для запорожского казака, видно из той казацкой думы, где запорожец, умирая один в дикой степи от «безвиддя и безхлибья», в самые последние минуты своей жизни обращается к кобзе и называет ее «дружиною вирною, бандурою малёванною» и в страшном горе спрашивает ее:
Темными сторонами характера запорожских казаков было то, что многие из них любили прихвастнуть своими военными подвигами, любили пустить пыль в глаза, шикнуть перед чужими, щегольнуть своим нарядом, убранством и оружием[621]
; кроме того, запорожцы зачастую отличались легкомыслием и непостоянством, хотя сами себя всегда в письмах и посланиях называли «верным войском его королевского или царского величества»; на этот счет о них можно сказать: «гульливы, как волна, непостоянны, как молва». Еще больше того запорожцы отличались своей беспечностью и ленью; недаром на этот счет они сложили сами о себе виршу:Характерным недостатком запорожских казаков была также их страсть к спиртным напиткам. «В пьянстве и бражничестве, – говорит очевидец, – они старались превзойти друг друга, и едва ли найдутся во всей христианской Европе такие беззаботные головы, как казацкие. Нет в свете народа, который мог бы сравниться в пьянстве с казаками: не успеют проспаться и вновь уже напиваются»[622]
. Сами о себе на этот счет запорожцы говаривали: «У нас в Сечи норов – хто отче-наш знае, той в раньци встав, умьется тай чаркы шукае».