История зарубежной журналистики. У истоков журналистики

Всестороннему обоснованию данной идеи Исократ посвящает своё первое и одновременно одно из главных политических произведений, – «Панегирик». Его первая часть написана в лучших традициях эпидейктического красноречия и представляет собой прославление родного города, ставящее целью обосновать право Афин на гегемонию в греческом мире. Однако эта гегемония выступает для Исократа не самоцелью, а лишь средством для решения внутренних проблем Эллады. Вторая часть «Панегирика» имитирует симбулевтическую, т. е. совещательную речь, в которой Исократ призывает греков к совместному походу на Восток, не только описывая выгоды, которые сулит им подобная война, но и обосновывая практическую осуществимость своего замысла. Так возникает тот «“серединный” жанр, который, впитав в себя элементы риторики и политики, станет публицистикой» [7, с. 828].

«Творческое наследие Исократа в значительной степени приближено к европейской публицистике нового времени», – утверждает Ю. В. Лучинский [30, с. 10]. Ещё дальше в своей оценке Исократа заходит Е. Н. Корнилова, когда называет его «журналистом, создателем жанровых форм политического руководства (инструкции), открытого письма, обличения или панегирика в современном понимании этого слова» [26, с. 43][6].

Полной противоположностью Исократу выступает Демосфен, вошедший в историю греческой литературы «как завершитель эпохи аттического красноречия, последний и самый замечательный художник публичной речи в эпоху греческой независимости» [49, с. 179].

Демосфен, как и Исократ, не обладал природными качествами, необходимыми для публичного оратора, однако упорной работой над собой он сумел преодолеть свои недостатки[7] и превратиться в одного из выдающихся представителей политического красноречия. «В противоположность холодному и бесстрастному Исократу Демосфен сочетает совершенное владение приёмами ораторского искусства с пламенным пафосом борца, – отмечает И. М. Тройский. – Он использует все выразительные средства речи, выработанные греческим красноречием, включая и прозаический ритм; для каждого настроения он находит соответствующий тон. В его сжатом и суровом стиле звучит страстная убеждённость, и сила аргументации захватывает слушателя. Эту силу признавали и его политические противники» [там же].

И всё же главная заслуга Демосфена заключается не в мастерском владении словом, красноречие являлось для него лишь средством в борьбе за свои политические идеалы. Здесь он вновь выступает яркой противоположностью Исократу, на закате своей карьеры связывавшему надежду на объединение Эллады ради похода на Восток с фигурой македонского царя Филиппа, которому в 344 г. до и. э. посвятил одну из своих последних речей[8]– Для Демосфена напротив, борьба против македонской экспансии в Греции становится главным делом жизни, а восемь речей, направленных против Филиппа и известных под общим названием «Филиппики», становятся одной из признанных вершин его красноречия.

Это был неравный поединок. По словам самого Демосфена, его противник «был сам над всем господином, вождём и хозяином. Ну, а я, поставленный один на один против него… над чем имел власть? – Ни над чем! Ведь, прежде всего, само это право выступать с речами перед народом, единственное, что было в моём распоряжении, вы мне предоставляли в такой же степени, как и людям, состоявшим на жалованье у него, и в чем им удавалось одержать верх надо мной (а такие случаи бывали часто и по любому поводу), это самое вы и постановляли на пользу своим врагам перед тем, как разойтись из Собрания» [15, с. 280].

Но и в подобной ситуации Демосфен оказался для Филиппа грозным соперником. Как писал Лукиан Самосатский, даже после решающей победы македонцев в битве при Херонее Филипп продолжал повторять, насколько тот опасен для него: «Хотя мы и одолели, говорил он… тем не менее Демосфен поставил меня в опасное положение: от исхода одного дня зависели и власть моя, и жизнь. Демосфен связал в одно целое важнейшие государства, собрал всю эллинскую силу: афинян и беотийцев, как из Фив, так и из других городов, и коринфян, и эвбейцев с мегарцами; он заставил могущественнейшие общины разделить опасность с афинянами и так и не допустил меня проникнуть в пределы Аттики» [28, с. 38].

Чтобы добиться подобного влияния, «необходимо было быть не только выдающимся оратором, но и дипломатом, публицистом, аналитиком и, наконец, решительным человеком, умеющим брать на себя ответственность за политические решения» [26, с. 65]. Справедливости ради следует признать, впрочем, что далеко не все авторы признают за речами Демосфена право называться публицистикой в современном понимании этого слова. «…Насколько велика профессиональная близость деятельности политического оратора, подобного Демосфену, деятельности публициста? – задаётся вопросом