История зеркала

Кребийон, описывая процесс воспитания молодого человека, находил некие оправдания для того, что он сам именовал «дерзким самодовольством и особенным, своеобразным фатовством», что было, по сути, проявляемой заносчивостью и наглостью, при помощи коих молодой человек набивал себе цену и кичился своими ухищрениями в деле достижения наивысшей степени искусственности. Предназначение человека состояло в изучении его двойника, отражавшегося в зеркале, двойника, сглаживавшего, скрывавшего его недостатки; субъект исполнял свою роль и в процессе игры превосходил самого себя. Так, господин Караччоли, наблюдавший и описывавший нравы французского общества, набросал следующий портрет своего современника: «Он приучает свои глаза к тому, что они становятся верными, точными толкователями и выразителями его дерзости, его нахальства, его бесцеремонности, а также всего его внутреннего содержания, и он взирает на зеркало как на другого самого себя, как на предмет, который подчеркивает его преимущества»³⁷. Субъект мобилизует свои силы для того, чтобы существовать совместно со своим отражением, чтобы «жить» с ним, но от этого отражение не становится более реальным, напротив, именно субъект идет на различные уловки для того, чтобы стать более неестественным, искусственным, вкладывая чрезмерную психическую энергию в изображение, в свой облик, и он исчезает, скрывается под формой созданного им персонажа и любуется самим собой не как реальным человеком, а как реализованным вымыслом, как воплощенным в реальность плодом воображения.

Денди

Вместе с новым понятием кинестезии, или ценестезии (общее ощущение), появляющимся в конце XVIII в. и помещающим «Я» в центр некой неврологической структуры, способной координировать неосознанные стремления и побуждения человеческого тела³⁸, идет следующий процесс: зрение, этот создатель иллюзий и обманов, вроде бы утрачивает свое привилегированное положение и уступает его перцепции, «восприятию внутренних чувств», управляющего психикой. Превосходство, вернее, главенство сферы интимной жизни, несомненность чувства создают основу человеческого «Я», в то время как внешний вид (облик) всегда принуждает его быть искаженным или приукрашенным.

Действительно, «укрощенное» и «подчиненное» отражение, а также особое сознание, создаваемое самим фактом существования зеркала, создает новые потребности и новые качества, аспекты и стороны человеческого существа, создает некий новый культ формы, культ эстета. Внешность человека элегантного, его занятия собственным туалетом, долгие часы, проведенные перед зеркалом, — все эти явления неразрывно связаны с понятием роскоши, приятного досуга, развлечений и искусства обольщения; они восстанавливают «аристократический кодекс», коим руководствуются люди праздные, в котором торжествуют красота и хрупкость; зеркало встает на защиту утонченного образа жизни, свободного от общественных условностей и от труда; не имея возможности изгнать из жизни иллюзии и обман, оно превращает их в зрелище и выставляет на всеобщее обозрение.

Появление фигуры денди, этого сына щеголей и вертопрахов XVIII в., свидетельствует о потребности субъекта быть созерцателем самого себя и превзойти самого себя путем создания гармоничного изображения (или облика) при помощи искусственности. Сознание собственного «Я», субъективность любуются собой и находят в зрелище раздвоения, расщепления личности огромное удовольствие, а отражательное действие зеркала предоставляет каждому возможность созерцать свои творческие способности, воплощаемые в «идеализирующем нарциссизме», т. е. в идеях, в соответствии с которыми субъект говорит не «я люблю себя таким, каков я есть, а я есть или я должен быть таким, каким я себя люблю… Я хочу блистать в свете, хочу хорошо выглядеть, значит, я должен увеличить внимание к моему туалету, я должен лучше украшать себя»³⁹.

Стремления и чаяния человека самовлюбленного, т. е. так называемого эготиста (именно эготиста, а не эгоиста), культ собственного «Я» питались именно этим сопоставлением интимного, внутреннего взгляда и внешнего вида, видимости. Суть этих явлений заключалась в том, что человек никогда не должен был упускать себя из виду, т. е. должен был быть всегда сосредоточен на самом себе, всегда таить все в себе и раскрывать из своих тайн только то, что он хотел. Стендалевские романы целиком построены на этой диалектике, и в них субъект создает себя сам и любуется собой в ходе непрерывной беседы, а вернее, в ходе непрерывного спора между ощущаемым «Я» и «Я» представляемым. И совсем неважно, отдает ли он первенство внутреннему миру или все же вынужден признавать навязанное всемогущество видимости, т. е. внешнего вида, герой есть всегда не что иное, как «лицемер по состоянию, по званию, по положению, по профессии, как ни называй», который предпочитает не покидать театральную сцену и превратить контролируемую иллюзию, контролируемый обман в образ жизни.