История зеркала

Денди живет перед своим зеркалом, потому что он должен следить за своей внешностью, потому что ему надо сохранять «свою видимость», потому что он тщательно культивирует свою особенность, свою странность и ищет какие-то «референции», т. е. ориентиры и эталоны только в себе самом; он никогда никому не подражает и является воплощением культа самого себя, т. е. культа своего отличия от других. В противоположность Нарциссу, он вовсе не представляется влюбленным юношей, очарованным своим собственным отражением. Вот что говорит герой Теофиля Готье, выведенный в произведении «Мадемуазель де Мопен»: «Я пристально смотрю на себя часами, с воистину невоображаемым вниманием, чтобы увидеть, не произошли ли в моем лице и моей фигуре какие-либо изменения, приводящие к их улучшению»⁴³. Итак, герой созерцает свое отражение, свое изображение для того, чтобы его изменить, он усердно сохраняет дистанцию между ним и собой и продолжает искать свое изображение-отражение во взорах других людей, как бы материализующихся и застывших в зеркале.

Одеяние денди — это его вторая кожа, вот почему оно становится предметом великих забот и проникнутого любовью обдумывания, независимо от того, какие цели преследуются, то ли как у Бодлера, в костюме стремятся найти красоту абсолютной простоты, то ли как у Барбе д’Оревильи, стремятся найти радости эксцентричности. Уже в конце XVIII в. С. Мерье высмеивал своего современника, этого щеголя и вертопраха, который «становится между четырьмя зеркалами, чтобы посмотреть, хорошо ли сидят на нем штаны и плотно ли они повсюду прилегают к телу»⁴⁴. Господину Браммеллу, коего в те времена именовали не иначе как «красавчик Браммелл», требуется не менее двух часов, чтобы расправить перед зеркалом батистовые складки его белого галстука (или шейного платка), а герои произведения Т. Готье «Та и эта, или Молодые французы, охваченные страстями» тщательно осматривают себя в зеркалах, чтобы увидеть, правильно ли лежат складки на их панталонах. Внешность денди должна быть безупречна: лицо гладко выбрито, торс затянут в корсет, ибо тщеславное «желание казаться и блистать в свете» возведено в ранг добродетели; денди, этот «стоик из будуара»⁴⁵, постоянно добровольно обрекает себя на жизнь, полную лишений и ограничений, на своеобразное подвижничество аскета в контроле над собой; он не позволяет себе никакого внезапного проявления движений души, непосредственности, проявлений пылкости, высказывания своих убеждений, никаких проявлений естества, заложенного природой, если это естество не исправлено наукой искусственности.

Насколько природа, т. е. естественность со всеми ее «миазмами», т. е. со смутой, смятением и душевным расстройством, вызывает отвращение у денди, настолько же закрытый от всех взоров кабинет соответствует его характеру, ибо он так превосходно приспособлен для создания всякой искусственности, в том числе и для создания искусственной внешности. Эдгар По посвятил немало страниц, на которых он развивал идею серьезного значения декора в жизни человека и в особенности подробно останавливался на роли зеркала; глубокие мягкие диваны со множеством подушек, цвет обоев и драпировок, приглушенный свет — все в его произведениях служит тому, чтобы его герой чувствовал себя удобно и мог наслаждаться жизнью и быть довольным собой. Если он и призывал изгнать из внутреннего убранства жилища такие вещи, как стеклянные люстры, в коих свет давал горящий газ, то только потому, что, по его мнению, и подобные люстры, и большие зеркала «воспроизводят» резкий дневной свет, несовместимый с тонкими оттенками отражений, переливающихся как опалы. Вот что он пишет: «Мы покрываем стены своих квартир большими английскими зеркалами, и мы воображаем, что делаем нечто очень хорошее. Однако было бы достаточно самых непродолжительных размышлений для того, чтобы убедить кого угодно, у кого есть глаза, что многочисленные зеркала дают отвратительный эффект, и особенно отвратительный дают именно большие зеркала, если их много»⁴⁶.