История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 7

Ее гнев вызван был тем, что, увлекая ее с собой на софу, я запустил свою руку с излишней силой туда, откуда невозможно уже было двигаться дальше. Она быстренько ускользнула, и три или четыре минуты спустя я увидел ее сестру, явившуюся, чтобы меня раздеть. Я нежно сказал ей идти тоже ложиться, собираясь провести несколько часов за писаниной, и, чтобы эта невинная девочка не ушла огорченной, я открыл свой ларец и подарил ей часы.

– Это сестре?

– Нет, это вам.

Я позволил ей поцеловать мне руку, и, расстроенный, написал Розали письмо на четырех страницах, которое сжег, не перечитывая. Я написал ей другое, более разумное, в котором, не упоминая о Веронике, сказал, что уезжаю завтра.

Я лег поздно, очень обозленный на себя, то представляя, что она меня не любит, то – что любит, рассуждая то как влюбленный, то как человек чести. Я позвонил в полдень и понял свою ошибку, когда увидел только Аннет. Когда Коста вышел, я спросил у нее, как себя чувствует сестра, и та ответила, что она работает. Я написал ей записку, в которой, попросив прощения, заверил, что больше не буду ее огорчать. Я просил ее приходить снова, как будто ничего не произошло. Я пил свой кофе, когда увидел ее входящей, с обидой на лице, всю тяжесть которой я не мог не почувствовать. Я сказал ей только, чтобы она поправила мои кружева, потому что я хочу пойти прогуляться за город и вернусь в гостиницу только вечером.

– Я к вечеру проголодаюсь, так что вам нечего будет опасаться и отправлять ко мне Аннет, – сказал я ей.

Я пошел за город и, после двух часов ходьбы остановился в деревенском кабачке, где велел приготовить себе омлет. Не имея сил возвращаться в Геную пешком, я спросил коляску, но их не оказалось. Кабатчик дал мне лошадь, вместе с пешим слугой, который должен был послужить мне гидом и отвести лошадь обратно. Темнело, и у нас впереди было шесть миль. Дождь сопровождал меня до самой Генуи, куда я прибыл в восемь часов, весь мокрый, умирающий от холода и усталости, натерев себе кожу на бедрах от слишком жесткого седла, прорвавшего мои сатиновые панталоны. Переодевшись с помощью Коста, я велел ему прислать мне прислугу. Я увидел Аннет и не увидел Веронику; она сказала мне, что та лежит в постели с головной болью, и передала мне от нее записку. Вот она:

«Я лежу в постели с трех часов с очень сильной головной болью, которая у меня бывает. Сейчас я чувствую себя лучше и уверена, что завтра вернусь к работе. Я пишу вам об этом, потому что не хочу, чтобы вы вообразили, что это плохое настроение или притворство. Полагаю, что вы сожалеете о том, что меня унизили, и прошу вас извинить или пожалеть меня, если мой образ мыслей не совпадает с вашим».

– Пойдите спросите у нее, не хочет ли она, чтобы мы поужинали у ее кровати.

Она вернулась, говоря, что сестра благодарит меня и просит оставить ее поспать.

Я стал ужинать вместе с Аннет, наблюдая с удовольствием, что она ничего не пьет, кроме воды, но ест больше, чем я. Страсть, что я питал к ее сестре, мешала мне думать о ней, но я увидел, что в моем состоянии безразличия она начинает мне нравиться. На десерт у меня зародился проект подпоить ее, чтобы заставить поговорить о сестре. Я дал ей стаканчик люнельского муската.

– Я пью только воду.

– Вам неприятно вино?

– Нет, но с непривычки оно ударит мне в голову.

– Вы пойдете спать, и будете спать лучше.

Она нашла вино превосходным и засмеялась, когда я предложил ей второй стаканчик, и затем я подступил к ней с разговором о ее сестре, в котором она доверчиво рассказала мне все, что я и так себе представлял.

– Я люблю ее, а она меня не выносит; она избегает малейших моих ласк.

– Она сопротивляется вашим ухаживаниям только из опасения, что вы перестанете ее любить.

– Вам кажется, что она права, заставляя меня страдать?

– Нет. Но если вы ее любите, вы должны ее извинить.

Аннет рассуждала слишком здраво, но после третьего стаканчика она сказала, что больше ничего не видит, и мы встали из-за стола. Эта девочка начинала мне слишком нравиться, но я обещал себе ничего с ней не предпринимать, так как опасался, что это окажется слишком легко. Nolo nimis facilem difjï-cilem que nimis. [20]

Эта добрая девочка, нежная, четырнадцати лет и без всякого опыта, не могла осознавать свои собственные права. Сопротивляясь тому, что я мог бы с ней сделать, она могла забыть вежливость. Такое могло нравиться лишь богатому и сладострастному мусульманину.

Я попросил ее уложить мои волосы в колпак, собираясь отослать ее после этого спать, но перед тем, как она ушла, я попросил у нее коробочку помады без запаха.

– Что вы хотите с ней сделать?

– Помазать потертости, которые причинило мне плохое седло, на котором я проделал шесть миль. Она умерит мне чувство жжения, и завтра я буду чувствовать себя хорошо. Мне надо позвать Коста, потому что я не могу просить вас об этой услуге.

– А вы думаете, я справлюсь?

– Это легко, но я боюсь злоупотребить вашей любезностью.

– Понимаю. Но с моей близорукостью, как смогу я увидеть потертости?