История жизни бедного человека из Токкенбурга

обращается Брекер к Шекспиру, заранее подтверждая через толщу времен это наблюдение Ницше. В другом месте он воображает себя верной собачкой Шекспира, т.е. почти «по Гете». Он разговаривает с шекспировскими героями, словно с реальными людьми, «живет» рядом с ними. «И хотя я понимал, что все это вымысел, я не мог не принимать к сердцу каждой сцены, — пишет он о «Короле Лире». — Я был весь там, в тех временах <...> и с самого начала теребил за рукав самоуверенного, легковерного Лира. <...> Вместе с благородным Эдгаром скитался я в степи и терял след его в кустарнике. Я встретил несчастного Лира с его шутом средь бури и грозы, и к нам присоединился добрый Кент. Тебя, бедный Эдгар, нашли мы в виде жалкого существа: „Холодно бедному Тому!”» Не от «бедного» ли Тома и «бедного Йорика» происходит литературное имя Брекера «бедный человек»?

Однако не все у Шекспира одинаково восхищает Брекера. Принимая сатиру (вопреки тому, что он писал раньше о пасквилях), комических персонажей, шекспировских шутов и благородных героев, он плохо воспринимает сказочный элемент (считает, например, ведьм в «Макбете» ошибкой драматурга). Интриги в комедиях подчас кажутся ему искусственными. Так, о комедии «Много шума из ничего» он роняет: «Право же, из ничего...» А по поводу комедии «Все хорошо, что хорошо кончается» замечает: «Против этой пословицы возражать никто не станет, в том числе и я. Но чтобы все эти случайные вещи так ловко вывезти к такому концу — тут потребен хороший возница».[545] В этих случаях опять слышен голос его внутреннего моралиста, желающего видеть в литературе прежде всего назидание и нравственную пользу. Поэтому Брекер не знает, как ему отнестись к «Ромео и Джульетте». С одной стороны, он склонен поверить, что нечто подобное действительно когда-то случилось в Вероне. С другой — Брекер не убежден в психологической достоверности сюжета, как он представлен у Шекспира: «Это, конечно, прекрасная материя для игры, но она и кажется мне именно только игрою».[546] В «Отелло» радует Брекера порицание злодея Яго, а в хрониках, признавая грандиозность характеров, он тем не менее одобряет именно осуждение преступлений. Правда, кровавость сюжетов утомляет его.

Все очерки Брекера о трагедиях Шекспира проникнуты состраданием к жертвам злодейств, и это модное слово эпохи можно встретить на страницах очерков. Если Брекер и не читал сочинений Лессинга (что нельзя безоговорочно утверждать), то он наверняка согласился бы со знаменитым автором, который считал чувство сострадания основой трагического жанра.[547] Брекер остро ощущает свою сопричастность событиям шекспировских трагедий, и его очерк о «Тимоне Афинском» открывается еще одним страстным признанием Шекспиру в любви: «Ты делал меня обозленным, гневным, раздраженным, часто приводил почти в бешенство, ты размыкал мне грудь и заставлял ее исходить состраданием, делал меня печальным, подавленным и меланхоличным и опять излечивал. Ты меня развлекал, веселил и радовал, так что тысячи часов исчезали в приятнейших мечтаниях. Ты — мой целитель. <...> Наскоро заканчивал я свою работу и летел стрелой на театр, чтобы в полном покое рассматривать поучительные сцены. Полночи пролетало как одна минута, и сон не касался моих глаз».[548]

Едва ли Брекер видел шекспировские пьесы на сцене. О его скудном знакомстве с игрой бродячих трупп можно судить по редким упоминаниям в дневнике о посещениях ярмарочных представлений в Лихтенштейге. Осуждаемый женою за любовь к «чертовым игрищам», Брекер буквально сбегал из дома на эти представления заезжих «комедиантов» и кукольников, которые всегда доставляли ему радость. Он видел, кажется, какие-то пьесы маститого Христиана Фюрхтеготта Геллерта (1715—1769) и X. Ф. Вейссе, издателя журнала «Друг детей».[549] И, читая драматические произведения, он не мог не думать об их воплощении на сцене.

В очерке о «Гамлете» он высказывается в том смысле, что Шекспира лучше читать, чем видеть в актерском исполнении, потому что при чтении никто не сможет испортить впечатления неудачной игрой и нарушить непосредственную связь между тобой и драматургом. Театр, о котором пишет Брекер, это, конечно, театр воображаемый, так сказать, «театр для себя». Но он не менее, если не более, действен, чем реальный театр, так как возможности мысли и воображения безграничны: «Гамлет, Гамлет, — ах, эти твои странные мечтания, фантазии о нынешних и будущих временах, о жизни и о смерти, о покое и сновидениях и о прочих тайнах мироздания — ах, все это вызывает столько мыслей...» Именно после знакомства с пьесами Шекспира Брекер записывает в дневнике в марте 1777 г.: «Этот мир слишком для меня тесен. И потому я создаю сам себе новый мир в своей голове — и о, горе мне! — когда я хочу настигнуть его, — оказывается, что это всего лишь сны».[550]