История жизни бедного человека из Токкенбурга

Петер: Вот и я так думаю и только что хотел сказать тебе слово в слово то же самое, как «Отче наш». Ведь я же вырос вместе с этим недотепой и знаю всю его подноготную. Родителей его прозвали Небисами, по месту, где они обитали, бедному одинокому двору с двумя убогими домишками. Подумаешь — «дворянское» семейство! Они поставили на ноги — на целых двадцать две ноги — одиннадцать человек детей да и пошли бродить с одного места на другое, едва ли не попрошайничая. В Дрейшлатте пришлось папаше сдаться на милость кредиторов и в полуголом виде спасаться бегством вместе со всем выводком. Старшего сына Ули я знаю еще со школьных лет, когда с грехом пополам выучился он чтению и письму. Как и остальные дети, рос он в нищете и дикости, ходил с неумытой рожей. Все издевались и потешались над ним, видя, как бредет он нога за ногу, то и дело спотыкается о пни и камни и пялит глаза на птиц, не глядя на дорогу. И стоило ему вырасти здоровенным детиной, которому самое время помогать отцу, — только его и видели, подался он в солдаты. Вскоре, однако, и оттуда удрал, потому что запах пороха пришелся ему не по нутру. Явился домой с пустым кошельком, а строил из себя — в амуниции, в волосищах и усищах — молодца-удальца. От крестьянской работы отлынивал, потому что вбил себе в голову, что без геллера в кармане сделается негоциантом. Тут ему и вправду повезло: под отцовское честное слово раздобыл он в кредит сотню талеров и малую толику хлопка. И ему удалось с помощью хитрой лести так втереться в доверие к прядильщикам, что его прозвали попрошайкой пряжи. Потом он соорудил себе домишко и нашел жену (ей можно только посочувствовать!), которая вознамерилась вправить ему мозги. Но, увы, с этим она опоздала: он слушался лишь своей упрямой башки. И тем не менее фортуна опять ему улыбнулась, так что людей только удивление брало, — как это такому косорукому все удается! Но воспользоваться везеньем он как следует не умел, не смыслил ни уха ни рыла ни в торговых, ни в домашних делах, беспечно слонялся, где вздумается, потратил занятые денежки на разных бездельников, стал совать нос в книги, а так как кошелек не позволял ему покупать их, то он напросился в члены Общества.[345] Теперь он вообразил, будто он царь и бог и начал презирать нас и наши простодушные трактирные сходки, безвылазно сидел в своем углу за чтением и, забросив все свои дела, в которых и без того мало разбирался, попал в такое долговое болото, что — особенно в семидесятые годы — разорился бы вчистую, не окажись его заимодавцы добрыми людьми, пощадившими этого дурня не столько ради него самого, сколько ради жены его и детишек. Одумался ли он после того, — не знаю. Кажется мне, впрочем, что дела его все еще из рук вон плохи. Ибо он по-прежнему такой же растяпа, живет в свое удовольствие, — особенно если никто не видит, смотрит на людей свысока и хочет делать все по-ученому, хотя никакого пороха так и не выдумал. Короче говоря, это — никчемный зазнайка, которому только бы выделяться из всех, убежать от нищей жизни своего семейства, которое, правда, не слишком его уважает. Но это бы еще не беда. А вот то, что этот бедолага вздумал пустить по свету историю собственной своей жизни, — это уж ни в какие ворота не лезет. Если бы те господа были на самом деле такими умными, как они о себе мнят, то с подобными оборванцами...