История знаменитых преступлений

Сегодня я был счастлив на заводе и славно потрудился рядом с моей доброй матушкой. Вечером мы с рыжей лошадкой вернулись домой. С позавчерашнего дня, когда она дернулась в сторону и повредила ногу, она упрямится и не хочет слушаться. Дома она отказалась от пищи. Я сперва подумал, что корм ей не понравился, и предложил ей несколько кусочков сахару и пару палочек корицы, которую она очень любит. Лошадка понюхала угощение, но есть не стала. Наверное, у бедняжки, помимо раны на ноге, еще что-то болит. И если она, к несчастью, станет хромой или заболеет, все, и даже мои родители, сочтут виноватым меня, хотя я хорошо за ней ухаживал и, насколько это возможно, щадил. Господи, ты властен в вещах, как великих, так и малых! Прошу, отведи от меня эту беду и сделай так, чтобы лошадка как можно скорее поправилась! Но, если ты рассудил по-иному и это новое несчастье все-таки падет на нас, я постараюсь снести его мужественно, как искупление за какой-то грех. В остальном, Господи, я полагаюсь в этом деле на Тебя, вручаю Тебе свою жизнь и душу».

Двадцатого апреля читаем:

«Рыжая лошадка поправилась. Господь помог мне».

Немецкие нравы столь отличны от наших и противоположные порывы в одном человеке по ту сторону Рейна уживаются настолько часто, что просто необходимо было привести все эти выдержки из дневника, дабы читатель составил правильное представление о характере нашего героя, об этом сплетении наивности и здравомыслия, инфантильности и силы, уныния и энтузиазма, озабоченности делами сугубо материальными и поэтических идей, которые делают Карла Занда непостижимым для нас. Продолжим же писать этот портрет, ведь нескольких последних штрихов ему все еще недостает.

Полностью исцелившись, Карл возвращается в Эрганген и впервые прочитывает «Фауста». Сначала он изумляется и произведение это воспринимает как плод безудержной фантазии гения; но, перелистнув последнюю страницу, пересматривает первые впечатления и пишет:

«4 мая.

О эта ужасающая битва человека и демона! Что Мефистофель живет и во мне, я только теперь осознаю, и, Боже милостивый, это повергает меня в трепет!

Я закончил читать трагедию ближе к одиннадцати вечера и увидел и почувствовал этого демона в себе – столь явственно, что к полуночи, заливаясь слезами и будучи в полнейшем отчаянии, я уже боялся самого себя!»

В то же время Занд понемногу впадает в сильную меланхолию, от которой отвлечь его может лишь стремление очистить и возвысить нравы окружающих его студентов. Для тех, кто знаком с университетской жизнью, задача эта покажется сверхчеловеческой. Однако Занда это не остановило; и, если ему и не удалось распространить свое влияние на массы, вокруг него все же сплотился кружок единомышленников из числа самых умных и добродетельных студентов. Но и за этими апостолическими трудами его то и дело посещает необъяснимое желание умереть: он словно бы вспоминает небо и испытывает потребность туда вернуться. Эти свои настроения он называл «ностальгией души».

Его любимыми авторами были Лессинг, Шиллер, Гердер и Гете. Раз, наверное, в двадцатый перечитав произведения двух последних, вот что он пишет:

«Добро и зло соприкасаются: страдания юного Вертера и обольщение Вайслингена – истории почти что одного толка; как бы то ни было, мы не должны судить, что в другом хорошо или дурно, потому что это сделает Господь. Я много размышлял об этом и убежден, что ни при каких обстоятельствах нельзя позволять себе искать в ком бы то ни было дьявола и мы не имеем права никого судить. Единственное существо, над которым нам дана власть судить и осуждать, – это мы сами; нам и с самими собой хватает забот, трудов и огорчений.

Сегодня мне снова остро захотелось покинуть этот мир ради мира более совершенного; но желание это было продиктовано скорее унынием, нежели силой; следствие утомления, но никак не порыв души».

Тысяча восемьсот шестнадцатый год Занд посвящает своим благочестивым трудам в студенческой среде, постоянному изучению собственной природы и непрекращающейся борьбе с желанием смерти, его преследующим. С каждым днем он все больше сомневается в себе. Вот молитва, которую он записал в дневнике 1 января 1817 года:

«Господи, Ты послал меня на эту землю, наделив правом самому распоряжаться своей судьбой. Так даруй же мне милость, сделай так, чтобы в этом новом году внимание мое к самому себе ни на мгновение не ослабевало и чтобы я постыдно не прекратил анализировать свои мысли и поступки, как это прежде со мной случалось. Дай мне силы, дабы еще больше внимания я обращал на то, чем занят сам, и меньше – чем заняты другие люди. Да прибудет у меня душевных сил, чтобы я возобладал над желаниями тела и заблуждениями разума; даруй мне чистоту сознания и устремление к Небесному Царствию Твоему, дабы я принадлежал Тебе вечно и, если и случилось мне оступиться, мог еще к Тебе возвратиться!»