Историки железного века

Поскольку Руссо, дойдя до критики частной собственности, не отказал ей в праве на существование в своем социальном проекте, он «и не видел путей преодоления самоотчуждения человека, и разоблачение его полно и гнева, и горечи, и отчаяния, которому суждено было конец его жизни отравить сознанием трагического одиночества». А выход советский ученый знал: «Призыв Руссо сделать человека целостным мог быть услышан и претворен в жизнь только научным социализмом»[997].

Разумеется, как представитель общества «победившего социализма» В.С. подчеркивал у Руссо, заодно с революционностью и пророчеством революционной диктатуры, идею коллективизма. Но ему была близка и защита мыслителем личности против диктата: «Он борец за суверенитет народа, за решающую роль общей воли, интересов большинства… и несмотря на все свои колебания он возвышается до понимания неизбежности революции и демократической диктатуры. И в то же время Руссо мудрый защитник прав личности, ее своеобразного суверенитета от возможного произвола со стороны диктатуры, теряющей свой демократический характер»[998].

Разумеется, подобное антидемократическое перерождение могло быть публично отнесено только к якобинской диктатуре, деградация которой в 1794 г. подкреплялась ссылкой на классиков. При всем том В.С. затронул после разоблачений на ХХ съезде КПСС весьма болезненную тему. И она получала развитие в новом повороте – обращении к критике у Руссо сведения государства к «небольшому числу людей, которые не суть народ, но служители народа, и которые, обязавшись особою клятвою погибнуть самим ради его безопасности, пытаются этим самым доказать, что он должен погибнуть во имя их безопасности». Этот постулат Руссо, обличавший двуличие бюрократии, Алексеев-Попов оценил как «одно из величайших проявлений диалектичности его мировоззрения»[999].

Еще в начале 70-х годов Алексеев-Попов продолжал упорно работать над диссертационной темой. Тема продолжала расширяться, ко второй части «Проблема и организация сил антиабсолютистск[ого] лагеря на первом этапе революции. 1789 г.» он пишет 3 п.л. И одновременно столько же на тему «Х[арактеристи]ка общих основ рационалистич[еской] философии Просвещения и критика ее у Руссо, в связи с генезисом романтического направления в обществ[енной] мысли». Предназначенный для книги о Руссо текст В.С. рассчитывал включить и в диссертацию[1000].

В последние годы Руссо окончательно вытесняет диссертационную тему. Работая над книгой о нем, В.С. увлекается темой «Толстой и Руссо». Предлагая мне сотрудничество, он так объяснял свой замысел: «Глубоким социальным источником той констелляции, которую образует эта пара (Толстой – Руссо), является то, что оба они сложнейшим образом “представляют” в сфере идеологии, нравственности и т. д. – огромный особый мир “крестьянства”»[1001].

В незаконченной статье к 200-летию классика Просвещения В.С. касался крестьянской темы[1002]. Направления просвещенческого эгалитаризма сопоставлялись с типами аграрного радикализма и даже употреблялось применительно к тому направлению, что Алексеев-Попов назвал «дистрибутивным», специфическое понятие «черного передела», русский аналог loi agraire, которым он некогда собирался заняться.

К этому времени, думается, Вадим Сергеевич исчерпал для себя аналитические возможности канонической советской руссоистики. Изучение истории идей было ограждено двумя доктринальными линиями материализм – идеализм и социализм – эгалитаризм (как присущее эпохи проявление буржуазной идеологии). Очевидная иерархия этих полярных категорий обратимости не подлежала, что делало оценку творчества мыслителя заведомо сложным делом, если отказаться, подобно Алексееву-Попову, от классовой этикетки «мелкобуржуазный».

Самый влиятельный в эпоху Революции классик Просвещения, увы, не был материалистом и с материалистами даже враждовал. Не был Руссо и социалистом, хотя оказал влияние на тех, кто был поименован в марксовой триаде возвышения к коммунистической идее. Была идея диктатуры как ипостаси Общей воли, и Алексеев-Попов, вслед за историками 20-х годов, за Старосельским, исследовал этот «мыслеобраз»[1003] исчерпывающим в рамках советского марксизма способом.

Оставалось, раскрывая «механизм действия гения» в различные эпохи истории мировой культуры, перейти в другое поле, тем более что такой переход был вполне органичен. Через Толстого, утверждал В.С., открывается путь к исследованию «второй жизни» Руссо, и через подчеркиваемую исследователем идейную преемственность между Руссо и Толстым эгалитаризм первого выглядел более радикальным. Пореформенные дискуссии российской общественной жизни отразились в рассуждении об установлении «трудового статуса» земельной собственности, защите «трудовой собственности» и упразднении крупного землевладения.