Историки железного века

Толкование ульяновским историком идеологии якобинского блока было присущим Сытину и оригинальным, а соотношение различных идейных элементов выглядело впечатляюще образным. Предлагая для наглядности символ олимпийских колец, Сытин говорил: «Во взглядах Робеспьера мы находим многое, что является мостиком от Робеспьера к левым якобинцам. Соответственно есть моменты, сближающие взгляды левых якобинцев и “бешеных”. Но надо помнить, что кольца хотя и перекрещиваются, но не совпадают, имеют уже свою качественную определенность»[1033].

Нераздельно и неслиянно! Так Сытин не только опровергал схему тотального противостояния якобинцев народу у Ревуненкова, но и корректировал свои положения о поляризации якобинского блока на антагонистические части. Замечателен в этом аспекте был и тезис о том, что роль Робеспьера следует понимать как «роль гениальной равнодействующей сил»[1034]. Потом, правда, в нашей переписке Сытин слегка сдавал назад – «равнодействующей», но не «равноадекватной», иными словами якобинский вождь располагался ближе к буржуазной части блока.

Сытин напряженно размышлял над итогами дискуссии по проблемам якобинской диктатуры, и итоги эти его совершенно не удовлетворяли. В течение нескольких лет в переписке мы все время затрагивали этот вопрос, и С.Л. настойчиво стремился к углублению теоретического уровня дискуссии. «Много копался…в вопросах, связанных с революционно-демократической диктатурой, с диктатурой вообще. Кажется – влез в самую глубину вопроса, многое находит рациональное объяснение. И…почва полностью уходит из-под ног. Оказывается, что то, в чем виделся фундамент, “гранит” науки – воздушный шарик, полная неопределенность… Сейчас вынужден поднимать всю гору литературы, связанной с генезисом капитализма»[1035].

В целом в рамках марксистской теории Сытин выступил на этом знаменательном для советской историографии Французской революции форуме как наиболее подготовленный к общетеоретическим вопросам и глубокий мыслитель. И – совершенно определенно – при всех критических замечаниях в адрес Манфреда отверг «деякобинизацию», начинавшуюся в СССР работами Ревуненкова.

К самому Ревуненкову Сытин, подобно Далину, относился как дилетанту в исследовании якобинской диктатуры. Характеризуя сборник, посвященный Ревуненкову в рамках Ученых записок Ленинградского университета, Сергей Львович писал: «Сборник не разрешили открыто посвятить юбилею (В.Г. Ревуненкова. – А.Г.), и он внешне выглядит как очередной выпуск ученых записок. Начинается он, действительно, статьей о вкладе Ревуненкова, которая написана…[1036] специалистом по истории Бразилии[1037]. В Ленинграде говорят, что писал ее сам Ревуненков. Во всей нашей литературе автору удалось найти лишь один положительный отзыв на опусы Ревуненкова – Галкина. Кроме того, делается глухая ссылка на Нарочницкого. Читать все это было грустно. Но ведь другого и быть не могло. Хорошо еще, что Ревуненкову никто прямо не высказал главную мысль, что он вообще не может относиться к исследователям ВФР (Великой французской революции. – А.Г.)»[1038].

Феномен автора, взбудоражившего сообщество историков революции своеобычной трактовкой классиков, заботил Сытина не просто в личностном, а в историографическом плане. Как всегда, Сытин приступает к теме тщательнейшим образом и, вопреки моим предостережениям о бесполезности занятия, начинает перечитывать сочинения Ревуненкова одно за одним, в хронологическом порядке. Он удручен: «Вызывает острую досаду прежде всего низкая культура исследования»[1039]. И тем не менее спустя десятилетие вновь возвращается к начатому: «Начал и сейчас буду форсировать большую тему – “Методологические проблемы изучения Якобинской диктатуры”. Для начала буду писать обзор о том, как используют все, что говорил Ленин о революции и якобинцах, наши историки – начиная с Ревуненкова»[1040].

На новом форуме, состоявшемся в разгар Перестройки в том же Институте[1041], Сытин еще более решительно выступил против «деякобинизации» и в целом против «смены вех», когда бывшие «герои» представали «злодеями», и наоборот, когда в присущей советской историографии идеализации якобинцев вскрывали формирование культа личности и порой историков революции XVIII веке обвиняли в том, что своими работами они прокладывали дорогу сталинскому террору. В этих условиях Сытин занял вполне определенную позицию. Он защищал историческое значение Французской революции и якобинской диктатуры.