Истребитель полицейских

— Я редко выхожу из дома, — сказал Лассер.

— Что вы имеете в виду?

— Книги я отсылаю по почте. На редакционные совещания не хожу, обговариваю все вопросы по телефону. Я иллюстрирую книги, как я вам уже сказал, и когда первоначальные наброски представлены и одобрены, больше разговаривать не о чем.

— Но вы ходите куда-нибудь в гости?

— Нет, очень редко. Карелла с минуту молчал.

— Мистер Лассер, вы когда-нибудь покидаете дом? — спросил он.

— Нет, — ответил Лассер. — У вас что, агорафобия, мистер Лассер?

— Что?

— Агорафобия.

— Не знаю, что это такое.

— Агорафобия — это боязнь пространства, боязнь выйти из дома.

— Я не боюсь выйти из дома, — сказал Лассер. — Не больше чем другие.

— Скажите, пожалуйста, когда вы в последний раз выходили из дома?

— Не помню.

— Вы проводите все время здесь, в доме, правильно? С вашей матерью?

— И с отцом, пока он был жив.

— К вам приходят друзья?

— В общем, да.

— Опять "в общем", мистер Лассер.

— По правде говоря, мои друзья не слишком часто нас навещают, — признался Лассер.

— Как часто они приходят, мистер Лассер? — вмешался Хейз.

— Не очень часто.

— Как часто?

— Никогда, — ответил Лассер. Он помолчал. — Честно говоря, у меня не много друзей. — Он опять помолчал. — Мои друзья это мои книги.

— Понятно, — сказал Карелла. И тоже помолчал. — Мистер Лассер, согласны ли вы опознать своего отца по фотографии?

— Пожалуйста.

— Обычно мы предпочитаем опознание по трупу…

— Да, но это, как видите, исключается, — отозвался Лассер. — Я обязан быть здесь, возле матери.

— Хорошо. Тогда с вашего разрешения мы приедем сюда еще раз и привезем снимок, сделанный полицейским фотографом, и, быть может, вы будете настолько любезны…

— Да.

— И, пользуясь случаем, — продолжал Карелла, — зададим вам несколько вопросов о вашем отце и его отношениях с другими людьми.

— Да, разумеется.

— А сейчас мы больше не будем вас беспокоить, — улыбнулся Карелла.

— Спасибо. Я весьма благодарен вам за проявленную чуткость.

— Пожалуйста, — отозвался Карелла и повернулся к старухе. — Всего хорошего, миссис Лассер.

— Да хранит тебя господь и да исцелит он тебе голову[29], — откликнулась миссис Лассер.

— Мэм? — не понял Карелла.

— Моя мать когда-то была актрисой. Эти строки, скорей всего, из "Короля Лира".

— А вот и не из "Лира", — захихикала старуха и добавила еще несколько слов, похожих на грубое ругательство.

— "Иль шлюхою моя Фортуна стала? — подхватил внезапно Хейз. — Узнал я, от французской хвори Нелль в больнице умерла, и я теперь прибежища лишился".

— Откуда вам это известно? — просияла старуха, обернувшись к Хейзу.

— Ставили в школе, — ответил Хейз.

— И кого же вы играли?

— Никого, я был режиссером.

— Такой видный мужчина, — произнесла старуха. — Вам бы надо быть на сцене и демонстрировать свои достоинства.

С минуту в комнате царило глубокое молчание. Детективы посмотрели друг на друга, словно желая убедиться, правильно ли расслышали слова миссис Лассер. Энтони Лассер, не поворачиваясь к матери, пробормотал: "Мама, прошу тебя", — и проводил детективов к дверям. За спиной пронзительно хохотала миссис Лассер. Дверь закрылась. День клонился к вечеру, и в воздухе явно похолодало. С минуту они, подняв воротники пальто, постояли на обледенелой дорожке, прислушиваясь к возгласам малыша на другой стороне улицы: он изо всех сил крутил педали своего трехколесного велосипеда и стрелял из воображаемого пистолета: "Пиф-паф, пиф-паф!"

— Пойдем поговорим с ним, — предложил Карелла.

— Зачем?

— Не знаю, — пожал он плечами. — Уж больно пристально смотрела на него старуха.

— Она сумасшедшая, — сказал Хейз.

— Да, тут ты прав. А что скажешь про сына?

— Не знаю. Чересчур уж убедительное у него алиби.

— Поэтому-то я и наседал на него.

— Я понял.

— А с другой стороны, вполне возможно, что он говорил правду.

— Хорошо бы узнать побольше о самом старике, — сказал Хейз.

— Все в свое время. Когда вернемся с фотографиями, сможем задать побольше вопросов.

— А труп тем временем остынет.

— Он уже остыл.

— А вместе с ним и след.

— Что поделаешь? Январь, — ответил Карелла, и они перешли на другую сторону улицы.

Мальчик на велосипеде не переставая стрелял в них, пока они приближались, потом затормозил, скребя подошвами ботинок по асфальту. Ему было года четыре. Одет он был в красную с белым вязаную шапочку, натянутую на уши. Пряди рыжих волос выбивались из-под шапочки и падали на лоб. Из носа у него текло, и сопли были размазаны по всему лицу, поскольку он то и дело вытирал нос тыльной стороной руки.

— Привет, — сказал Карелла.

— А ты кто? — спросил мальчик.

— Стив Карелла. А ты?

— Мэнни Московиц, — ответил мальчик.

— Здравствуй, Мэнни. А это мой напарник Коттон Хейз.

— Привет, — помахал рукой Мэнни.

— Сколько тебе лет, Мэнни? — спросил Хейз.

— Вот сколько, — Мэнни поднял и растопырил четыре пальчика.

— Четыре года. Отлично.

— Пять, — сказал Мэнни.

— Ты же показал четыре.

— Пять, — настаивал Мэнни.

— Ладно, пусть пять, — согласился Хейз.

— Ты не умеешь ладить с детьми, — сказал Карелла. — Тебе пять, верно, Мэнни?

— Верно, — отозвался Мэнни.

— Тебе здесь нравится?

— Нравится.

— Ты живешь вот в этом доме?

— Да.