Исцеление водой

А еще, дабы защитить себя от всего того, что я с ним делала, я выпиваю много воды. Пинту, потом другую я, стоя возле раковины, заглатываю очень быстро, прихватывая заодно и воздух. Под платьем тут же проступает вспучившийся желудок. Представляю, как вода сейчас будет очищать мне кровь, и пока во мне это происходит, я иду в комнату отдыха и ложусь ненадолго на уже лысеющий бархатный диван, прислушиваясь к звукам, говорящим о перенастройках в моем теле.

Без матери никто хлеб не печет, коза перестает давать молоко, и вообще все мы чересчур разобщены, чтобы поддерживать порядок в доме. После скудной трапезы все остаются голодными. Содержимое принесенных к завтраку консервов стремительно исчезает в наших животах, и Ллеу настаивает на том, чтобы вскрыть еще четыре банки. Кусочки персиков в сиропе, сливы, фруктовый коктейль, сгущенное молоко – все это мы поедаем оттуда прямо ложками.

Явившись в столовую за руку с Гвилом, Ллеу никак не проявляет, что минувшей ночью что-то было. Начинает ворчать, что от постоянной сладкой еды его уже тошнит. Потом забирает у меня из рук открывашку, потому что я, мол, слишком медленно вожусь с банками, – и впрямь, в его руках они вскрываются в считаные секунды.

– У меня скоро зубы все повыпадают, – жалуется он и для наглядности широко разевает рот.

Гвил его мигом копирует. У обоих зубы все такие же белые и крепкие, прямо как у волков, в то время как у нас – у меня и у сестер – задние уже порядком почернели. При виде красных и влажных, зияющих мужских глоток у меня подкатывает тошнота.

– Вам надо бы разнообразить свое питание, – строго выговаривает нам Ллеу. – Девушкам-то вашего возраста! Вам следует употреблять красное мясо. Кальций принимать, фолиевую кислоту. Это необходимо вашему организму.

С моим организмом явно не все в порядке. Консервированные фрукты и правда чересчур сладкие – в этом он, конечно, прав. Они как будто застревают, сбиваясь в комок у меня в желудке. Когда Ллеу встает из-за стола и уходит, беззаботно оставив на столе свою миску с ложкой, я еще заканчиваю завтрак. На донышке у него осталось немного сиропа. Когда все покидают столовую, я беру его миску и быстро выпиваю сироп сама – лихорадочно, не в силах удержаться.

Сестер я нахожу в пахнущей стоячим болотом спальне Грейс. Они лежат на полу с закрытыми окнами, укрывшись большими шелковыми шалями, что некогда дала нам мать. От такой картины я, распахнув дверь, замираю, некоторое время глядя на них, совершенно неподвижных. Потом Грейс садится, и шелк тут же соскальзывает с ее лица. Круги у нее вокруг глаз с каждым днем делаются все темнее, напоминая уже настоящие синяки. Она изучающе глядит на меня, не произнося ни слова.

– Можно мне с вами? – вынуждена я спросить.

Грейс укладывается обратно.

– Давай, если хочешь. Мы медитируем над словом.

Это старая добрая техника, которую использовала мама, когда надо было нас успокоить. Бывало, она подбирала какое-нибудь слово, какого мы еще ни разу не слышали. Для нас это было как лакомство, как конфетка или сахарок, что можно было покатать на языке. «Думайте об этом слове, – велела нам мать. – Думайте, пока не наскучит. Пока не уснете».

– И что за слово? – справляюсь я.

– Тра-ма-дол, – вздохнув, медленно произносит Грейс. – Это из аптечного шкафчика.

Дух изо рта у нее сладковато-порченый, точно от прогорклого молока.

Снова и снова я прокручиваю в мозгу это слово, наблюдая, как от моего дыхания легкая полупрозрачная материя вздымается над лицом. Даже несмотря на раздражающий ноздри запах немытого тела от обеих моих сестер, лежание рядом с ними действует умиротворяюще. Мне вспоминаются маленькие белые таблеточки и маленькие голубые таблеточки, и стакан воды, и пузырек коричневого стекла. И наши раскрытые, пересохшие рты, и головы, точно налитые свинцом. Тогда, после недели тяжелого сна, Грейс научилась прятать под языком то, что ей дают. А потом, когда мать уходила, сестра выплевывала таблетку на ладонь и показывала нам. «Глядите, – говорила она нам. – А у вас обеих эта гадость внутри».

Скай первая поднимается в сидячее положение. Потом в ящичке тумбочки Грейс она находит ножницы и приносит нам.

– Ты подстрижешь меня? – просит она меня.

Я отрезаю кончики там, где они у нее секутся, где-то на пару сантиметров, однако Скай решительно мотает головой:

– Нет, все отрежь.

Меня эта мысль приводит в ужас. Я категорически отказываюсь это делать, но Скай начинает умолять. Но ведь без волос она же может заболеть! Кинг утверждал, что мы их отращиваем как свою природную защиту.

Тогда вместо меня она обращается к Грейс, и та отвечает:

– Можешь делать, что тебе хочется.

И, обняв, привлекает Скай к себе. Делает она это явно в пику мне.

– А что говорил Кинг? – напоминаю я.

– Ну, так и чего, – отмахивается Грейс. – Мы однажды уже укорачивали себе волосы. Ты, наверно, этого не помнишь, – говорит она уже Скай, – но тем не менее это было.

Вдвоем они уходят в ванную и закрывают дверь. Я остаюсь рассматривать свои обкусанные ногти. «Чик-чик-чик», – работают ножницы. Слышно даже сквозь деревянную дверь.