– Просто за нами же приедут, – объясняет Ллеу, – и мы могли бы взять вас с собой. Нам бы очень не хотелось оставлять вас тут одних.
– Мы не останемся одни. И хватит уже, пожалуйста, об этом, – говорит Грейс и зажимает ладонями уши.
Тут Ллеу берет ее за кисти и опускает на колени. Мы с сестрами напряженно застываем.
– Ну что за детское упрямство, – фыркает он.
Мне очень не нравится, что он к ней прикоснулся, и я подаюсь к нему поближе плечами, надеясь на больший физический контакт.
– Просто подумайте об этом, – говорит Джеймс. – Пораскиньте умом.
– Мы там не выживем, – мрачно молвит Грейс.
Я пытаюсь встретиться глазами с Ллеу, дать ему знак, что как раз
В эту ночь он остается у меня до утра, впервые за все время. Мы никак это заранее не обсуждаем, но когда тьма ночи сгущается, когда я уже давно лежу в постели, дверь в мою спальню открывается. Подойдя, он отпихивает меня двумя руками с середины кровати, шепчет тихо: «Подвинься». Он не обхватывает меня, не прижимает к себе, как обычно не делает ничего такого, чем мы всегда занимаемся, а просто сворачивается на постели ко мне спиной. Я лишь чувствую рядом его разгоряченное тело. Вскоре дыхание его становится ровным. Протянув руку, я касаюсь его затылка, прихватываю его волосы ладонью. Под ними – уязвимый череп. Я могла бы убить его в любой момент, стоит только захотеть. Очень нежно я притрагиваюсь губами к его плечу – так, чтобы он этого даже не почувствовал.
Посреди ночи я внезапно просыпаюсь и чувствую, как он, на спине лежа, весь трясется. Возможно, он плачет во сне. Я обхватываю его поперек живота, зарываюсь лицом ему в шею, и почти сразу дрожь прекращается. Ллеу ничего не говорит. Возможно, он сконфужен случившимся или же его исцелило мое прикосновение. Я бы предпочла второй вариант. Мне по душе мысль, что мое тело, став объектом любви, открыло в себе такие внутренние силы, о которых я и не мечтала.
На четвертый день отсутствия матери я, просыпаясь, обнаруживаю опустевшую постель. Первое, что я делаю, – это стягиваю простыни и лихорадочно их рассматриваю, ища доказательства того, что Ллеу вообще здесь ночью был. На подушке обнаруживаю темные волосы, которые заметно короче моих. Прижимаюсь к ним лицом, принюхиваясь. Однако мылом мы пользуемся одним и тем же – не имеющими этикеток рыжевато-розовыми кусками, отдающими карболкой и жирными на ощупь. Пытаюсь увидеть соль, успевшую бы кристаллизоваться на наволочке в доказательство того, что он плакал, но поиски ни к чему не приводят. Еще немного волосков на простыне, слабый запах его пота.
Внезапно у меня в животе словно все переворачивается. Я быстро стягиваю постельное белье, сложив кучкой посреди комнаты на полу. Потом пускаю в ванну воду – нестерпимо горячую, в которой почти невозможно будет сидеть. Но я все равно в нее сажусь. Вспоминаю фразу «болевой порог» – представляя при этом опорный прыжок, который непременно нужно сделать. Забываю вовремя открыть окошко в ванной, и в считаные мгновения там все заволакивает паром.
Торопливо, пока не развеялась решимость, я делаю на бедре два крохотных искупительных пореза, по сантиметру каждый. Порой бывает трудно сказать, какие отметины остались от того лета, когда я выросла сразу на четыре сантиметра, а какие – из тех, что сделаны недавно, ради нашей безопасности. И тогда, и сейчас – сплошь свидетельства несуразности моего тела. Теперь вот новые опасности и новый позор – как я с ним издавала ужасающие звуки, как теряла над собой контроль, как молила Ллеу проделывать со мной такое, что заставляет теперь радоваться этой «водной» боли. Вокруг меня все больше розовеет густо испускающая пар вода.