Он знает, что груб. Но он не сожалеет и даже не собирается оправдываться. Он видел, что произошло — фактически, она прозевала столкновение, от которого легко могла бы уйти. Но не это самое страшное. Самое страшное — это то, что благодаря её халатности, Шнайдер снова вышел из равновесия. Это может быть опасно, а сейчас, накануне пресс-конференции… Пауль с опаской дотрагивается до холодных пальцев Кристофа. Как бы тот не отдёрнулся, как бы та, что за рулём, чего-нибудь не заметила. Но желание прикоснуться, успокоить, превыше всего. Этим жестом он просто хочет показать другу, что он здесь, рядом, и что волноваться не о чем. Как только они приедут на место, он найдёт укромное местечко и успокоит друга беседой. Он умеет подобрать нужные слова. Он не допустит, чтобы второе появление Шнайдера перед широкой аудиторией обернулось провалом. Надо было всё-таки ехать на его машине, и всего этого бы не случилось. А она, эта их кураторша… Лучше бы её вообще с ними не было.
Наконец проехав условную городскую черту, автомобиль долго плутает от одной парковки к другой — погожий предпраздничный день заставил тысячи людей покинуть свои дома и отправиться в центр, так что все ближайшие к Мариенплатц парковки забиты почти полностью. С трудом отыскав местечко, троица покидает автомобиль и далее направляется пешком. Площадь кишит людьми — разномастные группы туристов перемежаются с большими и не очень кучками местных жителей, собравшихся сегодня здесь, чтобы поглазеть на торжественное открытие недавно отреставрированной Фрауэнкирхе.
Продравшись сквозь толпу, троица обходит Собор Пресвятой Девы Марии с тыла: служебный вход очерчен металлическими заграждениями и охраняется полицией. Сестра Катарина первой вылавливает в столпотворении броское одеяние Лоренца: его наряд слепит фуксией в цвету.
— Друзья мои, рад видеть! Вы прекрасны! — он встречает путников, обращаясь одновременно ко всем и ни к кому конкретно. Он проводит по их лицам оценивающим взглядом, при этом улыбка не сходит с его длинных плотно сжатых губ. — А я уж было начал волноваться.
Один за другим путники прикладываются к рубиновому перстню.
— Позвольте нам удалиться ненадолго, господин епископ, — отвесив неуместный реверанс и не глядя при этом Лоренцу в глаза, сестра хватает всё ещё пребывающего в безмолвии, хоть и уже слегла порозовевшего Шнайдера, и ведёт его внутрь собора. Она хочет убедиться, что тот в порядке и сможет выступать перед публикой. Она понимает, что, в том числе и от него сейчас зависит расположение Лоренца, и не хочет проблем.
Всё происходит так быстро и внезапно, и до Пауля не сразу доходит, что сестра фактически увела у него друга, друга, нуждающегося лишь в нём, в Пауле, в его приободряющих речах, в его деликатных прикосновениях. А она просто схватила его и увела, грубо и бесцеремонно. Ландерс растерянно смотрит им вслед, и на глаза его словно пелена ложится. Он не замечает ничего вокруг, не замечает он и Лоренца, стоящего совсем рядом и увлечённо, с интересом разглядывающего его лицо. Такое потерянное, ошарашенное. Тонкие розовые губы чуть разомкнуты, они придают круглой мордахе ещё больше детскости. Внешние уголки глаз чуть сужены, наделяя это почти детское лицо чем-то иным, разрушая общий флёр невинности на нём. Лоренц невольно залюбовался этой мордашкой, посматривая на неё сверху вниз.
— Неприятно, правда, — едва слышно проговаривает епископ, склонившись над ухом отца Пауля и следуя взглядом в проём служебного входа, в котором только что исчезла интересующая его, их обоих, парочка.
Пауль в испуге отпрянывает — внезапный голос выдёргивает его из оцепенения, а внезапная близость самого епископа повергает в состояние полного недоумения.
— Простите… — только и может выдавить из себя он, при этом интонация слова нейтральна, и никому из них двоих не ясно — вопрос ли это или всё же настоящее извинение.
— Неприятно, говорю, — кажется, Лоренца совсем ничего не смущает, он всё ещё нависает над Ландерсом своим длинным, согнутым в три погибели туловищем. — Понимаю Вас… Солидарен с Вами.
========== 5. Пасхальные грешники ==========