It Sleeps More Than Often (СИ)

В соборе несметное число служебных помещений — комнатушек, кабинетов и даже залов, но сегодня они не пустуют: в связи с торжеством Фрауэнкирхе забита до предела. Кто-то занят подготовкой к литургии, кто-то — подготовкой к пресс-конференции, большинство же не заняты ничем — это гости, в основном представители духовенства и чиновники из муниципалитета, прибывшие по приглашению епископата. Сестра Катарина долго шарахается из стороны в сторону, пытаясь найти тихий уголок, Шнайдер послушно следует за ней, не возражая, но и не проявляя никакой заинтересованности в происходящем. Почти уже отчаявшись, Катарина сворачивает на какую-то укромную ведущую вниз лестницу. Она автоматически хватает Шнайдера за край рукава, опасаясь, как бы её подопечный не отстал и не потерялся. Обкрошившиеся по краям мелкие ступеньки приводят их в подвал. Здесь тусклый свет и бродят сквозняки. Наугад толкнув первую попавшуюся дверь, они обнаруживают что-то вроде кладовки, до потолка забитой церковной рухлядью: старые, полуразрушенные статуи святых, какие-то истлевшие холсты с изображёнными на них едва узнаваемыми сюжетами из Ветхого Завета, предметы церковного обихода, горы залитых застывшими восковыми подтёками подсвечников — скорее всего, сюда свалили всё, чему в соборе после реставрации не нашлось места. Нащупав выключатель и убедившись, что в помещении кроме них двоих никого нет, Катарина удовлетворённо выдыхает и захлопывает за собой дверь. Из мирского убранства в кладовой всего один стул — сестра буквально силой усаживает на него своего спутника, а сама продолжает стоять. Опустившись на сидение, Шнайдер устремляет взгляд в пол.

— Отец Кристоф, — начинает Катарина, но сразу же чувствует неловкость: возвышаться над человеком, который на неё даже не смотрит, кажется ей неудобным, и она приседает прямо на пол, подогнув под себя ноги. — Отец Кристоф, посмотрите на меня, пожалуйста.

Несколько секунд он непоколебим, но всё же вскоре опущенный подбородок его устремляется вверх, а вслед за ним поднимаются и глаза. Теперь уже óн смотрит на неё немного сверху.

— Отец, скажите, Вы готовы к пресс-конференции? Вы хорошо себя чувствуете?

Шнайдер вдруг начинает судорожно осматриваться, будто уловил что-то во тьме, там, куда не проникает тусклый электрический свет. Ему кажется, что из каждого тёмного угла за ним следят. Ему кажется, за ним охотятся. Он с силой трёт ладонями по собственным коленям — сестре Катарине думается, что ещё немного, и он протрёт дыры в плотной материи стильных дорогих брюк.

— Прошу, успокойтесь. Если Вам нездоровится, просто признайтесь, и я попрошу организаторов мероприятия исключить Вас из списка выступающих. Не мучайте себя, в этом нет ничего постыдного. Волноваться — это нормально…

На самом деле она думает: “Не мучайте меня”. Ей уже кажется, что наилучшим вариантом действительно будет отстранить Шнайдера от выступления, даже если сам Лоренц будет против. Отец настоятель явно не в себе, а ей уже доводилось наблюдать, на что он способен. В это время Шнайдер уже не просто беспорядочно озирается, пытаясь выловить из пустоты нечто, лишь ему одному ведомое — теперь он ещё и постукивает носком туфли по каменному полу, быстро и ритмично, и, очевидно, сам того не замечая.

— Отец, — сестра в отчаянии, абсолютно не представляя, что предпринять, она кладёт свои руки на его ладони и аккуратно, хоть и настойчиво, надавливает.

Жест имеет определённой действие — скорый монотонный стук прекращается, Шнайдер перестаёт озираться и фокусирует взгляд на её лице. Этот взгляд её пугает, да не на шутку — она чуть было не отнимает своих рук и не отпрядывает назад, в последний момент сумев сдержаться. В этом взгляде столько страха, почти первобытного ужаса, веки Кристофа чуть подрагивают, вторя микродвижениям губ, а зрачки сузились до размеров микроскопических точек, что делает его голубые радужки похожими на радужки слепца.

— Отец, просто скажите, как Вам помочь? — дрожащим от растерянности голосом спрашивает Катарина.

— Сестра, — вдруг произносит он. Как непривычно вновь слышать его голос через столько часов молчания. — Сестра, разве Вы не чувствуете?

Шнайдер разворачивает ладони вверх, не прерывая при этом тактильного контакта с её руками — и Катарина ощущает, насколько они влажные. Его ладони влажные, что с такими холодными, малокровными людьми, как он, случается только в случаях очень сильного волнения.

— Чувствую что? — уже не зная, что и думать, уточняюще вопрошает она.

— Оно… Оно здесь. Молитесь! — последнее слово Шнайдер практически выкрикивает, одновременно выдёргивая свои кисти из её рук.

Сестра готова уже поверить, что Шнайдер и впрямь рехнулся — его взгляд воистину безумен. Но вдруг лицо его смягчается, веки прикрываются, и он приподнимается со стула, чтобы тут же пасть на колени прямо рядом с ней.

— Прошу, сестра, помолитесь со мной. Спасёмся молитвой, — он уже шепчет, безумные нотки в его голосе исчезают, сменяясь немного экзальтированной, чувственной интонацией истинно верующего в религиозном экстазе.