Итальянец

Монах нагнулся, чтобы поднять девушку, и вновь, увидев перед собой ее невинное лицо, заколебался. В ту же минуту она пошевелилась. Монах невольно отпрянул, будто она могла понять его замысел и отомстить ему. Вода, которую Скедони вылил на лицо Эллены в попытке привести ее в чувство, оживила ее. Она открыла глаза и, обнаружив недруга, вскрикнула и попыталась подняться на ноги. Безбожное злодеяние способно наводить страх и на самого злодея — монах дрогнул. Как ни стыдился, как ни укорял он себя, но робость взяла верх; он молча посмотрел на девушку, резко отвернулся и пошел прочь. Эллена услышала звук его шагов, а затем, приподнявшись, проследила, как он, петляя меж скал, удалялся в сторону дома, ставшего ее узилищем. Удивленная странным поведением монаха и тем, что осталась одна, Эллена собралась с силами и устремилась к желанной цели — к замеченной в отдалении деревне. Она успела пройти всего лишь несколько шагов, когда вновь появился и стал быстро настигать ее Спалатро. Несмотря на все старания девушки, Спалатро в считаные минуты оказался радом, и Эллена опять стала его пленницей. Нимало не тронутый ее тоскливо-безнадежным взглядом, Спалатро съязвил что-то относительно ее проворства и, с видом угрюмым и настороженным, повел свою подопечную обратно. Переступая вновь порог рокового дома, Эллена не чаяла покинуть его мрачные стены живой — тем более что именно сюда, расставшись с ней, направил свои стопы монах. Правда, их недавняя встреча завершилась самым неожиданным образом, но Эллена понимала, что впредь рассчитывать на его милосердие не придется. Монах, однако, все не показывался, а тем временем Спалатро привел Эллену в ее прежнюю комнату и, оставляя там жертвой страха и одиночества, задвинул, как и раньше, засов. Когда шаги тюремщика замерли, в доме, подобно затишью перед бурей, воцарилось мертвое безмолвие.

Глава 9

Решился я — и все орудья тела К деянью страшному употреблю.

Шекспир

Скедони, охваченный необоримым, неподвластным даже его железной воле смятением, вернулся в дом. По пути монах встретил Спалатро, отослал его к Эллене, а в заключение строго наказал не подходить к своей комнате без вызова.

Войдя к себе, Скедони затворился, хотя и знал, что в доме нет и не появится никого, кто осмелился бы нарушить его уединение. С какой же охотой отгородился бы он запертой дверью от своих собственных мыслей! Он бросился в кресло и долго пробыл в неподвижности, предаваясь раздумьям, крайне беспокойным и противоречивым. В тот самый миг, когда сердце упрекало его за преступление, им замысленное, он сожалел о честолюбивых намерениях, от которых вынужден был отказаться, если не совершил задуманное, сожалел — и презирал себя за свои колебания. Он как бы рассматривал себя со стороны и с удивлением обнаруживал в себе черты, о которых ранее даже не подозревал. Скедони не находил такой доктрины, которая помогла бы ему объяснить непоследовательность и противоречивость собственных переживаний; ему было непонятно и то, каким образом он, будучи во власти неистовой борьбы мучительных страстей, может подвергать их суду разума и созерцать эти проявления своей натуры холодным взглядом исследователя. Однако при всех стараниях монах не мог проникнуть в тонкие механизмы своего честолюбия и понять, что даже в эти мгновения критической самопроверки важнейшим двигателем его сознания оставалась гордыня. Именно эта страсть завладела Скедони с юности, проявляла себя во всех случаях, когда тому благоприятствовали обстоятельства, и ее влияние определило важнейшие события в его жизни.