Итальянец

— Все же это не доказательства, а только пустые утверждения, — заметил главный инквизитор, — и первое из них не позволяет нам поверить второму. Если, по вашим словам, Скедони сам именовал себя в вашем присутствии графом ди Бруно, то следует признать справедливым его заявление, что вы являлись его близким другом, иначе он не доверил бы вам столь опасную для себя тайну. Если же вы были его другом, то как можем мы полагаться на ваши слова об окровавленном кинжале? Независимо от того, обоснованы или нет ваши обвинения, вы сами повинны в предательстве, оглашая их в суде.

Вивальди никак не ожидал подобного искреннего суждения от инквизитора.

— Вот мое неоспоримое доказательство, — произнес отец Никола, протягивая трибуналу документ, содержавший, по его словам, предсмертное признание убийцы. Документ был подписан римским священником, а также им самим — и составлен, судя по дате, всего лишь несколько недель тому назад. Священник, сказал он, жив — и его можно вызвать. Трибунал отдал соответствующее распоряжение: священник должен был явиться для дачи свидетельских показаний на следующий вечер; после этого ход процесса возобновился без дальнейших помех.

— Никола ди Дзампари! — вновь обратился к монаху главный инквизитор. — Ответьте же, почему, при наличии столь очевидного доказательства вины Скедони, как собственное признание убийцы, вы сочли необходимым вызвать в суд отца Ансальдо, дабы тот подтвердил преступное деяние графа ди Бруно? Предсмертная исповедь убийцы, несомненно, перевешивает все прочие улики.

— Я призвал к вам отца Ансальдо, — ответил монах, — с тем чтобы доказать тождество Скедони и графа ди Бруно. Признание убийцы вполне доказывает, что граф подстрекал его к убийству, но не доказывает, что Скедони и есть тот самый граф.

— Однако такое доказательство мне не под силу, — вмешался Ансальдо. — Я знаю, что мне исповедался граф ди Бруно, но я отнюдь не готов утверждать, что стоящий передо мной отец Скедони был именно тем кающимся.

— Добросовестное признание! — заметил главный инквизитор, перебив монаха, который начал было что-то говорить. — Вы, Никола ди Дзампари, высказались на этот счет недостаточно ясно. Откуда вам известно, что Скедони, и не кто иной, каялся в грехах отцу Ансальдо в канун праздника святого Марка?

— Преподобный отец, именно это я и собирался объяснить, — произнес монах. — В канун праздника святого Марка я сам сопровождал Скедони к церкви Санта-Мария дель Пьянто — именно в тот час, когда и состоялась исповедь. Скедони сообщил мне, что намерен покаяться; он весь дрожал, словно в лихорадке: поведение его изобличало таившееся в нем сознание чудовищной вины; в помраченном состоянии ума он даже обронил несколько слов, выдававших совершенное им злодейство. Я расстался с ним у ворот церкви. Скедони принадлежал тогда к белому монашеству — и был облачен так, как говорил отец Ансальдо. Спустя несколько недель после исповеди он покинул свой монастырь — по причинам, до сей поры мне неведомым, хотя я и мог о них догадываться, — и перебрался в обитель Спирито-Санто, где ранее поселился и я.

— Это ничего не доказывает, — заметил главный инквизитор, — в тот же самый час, в той же церкви могли исповедаться и другие монахи того же ордена.

— Однако многое говорит и в пользу слышанного нами утверждения, — возразил инквизитор. — Светой отец, мы должны исходить не только из очевидного; не следует пренебрегать и предположениями.

— Однако сами эти предположения, — возразил главный инквизитор, — свидетельствуют далеко не в пользу человека, который предает другого на основании слов, невольно сорвавшихся у того с уст в минуту сильнейшего волнения.

«Неужели инквизитор способен на подобные движения души! — мысленно воскликнул Вивальди. — И возможно ли встретить столь достохвальное прямодушие среди членов инквизиционного трибунала!» Взирая на справедливого судью, Винченцио не в силах был удержаться от слез, катившихся у него по щекам: подобное чистосердечие, будь оно выказано даже ради его собственного блага, не^могло бы вызвать у юноши большего восхищения и благоговейной почтительности. «Неужели это инквизитор, неужели?» — повторял он про себя.

Второй инквизитор, заметно отличавшийся характером от старшего по рангу, не скрывая своего разочарования по поводу проявленной главным инквизитором снисходительности, поспешно спросил:

— Имеются ли у обвинителя еще какие-либо доказательства, свидетельствующие о тождестве отца Скедони с кающимся грешником, исповедь которого принимал отец Ансальдо?