Итальянец

Вивальди, не менее растроганный этой встречей, чем сам Пауло, не сразу смог ему ответить. Он, конечно же, охотно заключил бы преданного слугу в объятия, но Пауло, всхлипывая и прижимаясь к его коленям, был так взволнован, что не понимал ни слова; на сдержанные призывы к спокойствию и мягкие увещевания Вивальди он неизменно отвечал, как если бы обращался к стражникам, силой старавшимся оттащить его в сторону.

— Одумайся, Пауло, — приговаривал Вивальди. — Вспомни, где мы с тобой находимся, будь благоразумен.

— Я ни за что не уйду отсюда! — восклицал Пауло. — Жизни меня можно лишить лишь однажды; если мне суждено умереть — пусть я умру здесь, на этом самом месте.

— Возьми себя в руки, Пауло, успокойся. Твоей жизни, я надеюсь, ничто не угрожает.

Пауло вскинул голову и, вновь залившись безудержными потоками слез, беспрерывно твердил:

— О мой господин! Мой господин! Где же вы были все это время? Неужто вы и в самом деле живы? А я-то уж и не чаял вас снова увидеть! Сколько раз мне снилось, будто вы лежите в могиле! И как мне хотелось, чтобы меня зарыли в землю вместе с вами. Я боялся, правда, что вас взяли на небеса: вот уж, горевал я, мы и не свидимся больше… И вдруг вы опять со мной, живой и здоровый! О мой хозяин, мой хозяин!

Служители попытались было оторвать Пауло от ног Вивальди, но тем привели его в еще большее неистовство.

— А ну покажите, на что вы способны! — вопил он. — Вам несладко придется, ежели вы меня отсюда станете гнать; уж лучше убейте меня на этом самом месте.

Разъяренные служители хотели схватить Пауло, но тут вмешался Вивальди:

— Умоляю, заклинаю вас: позвольте ему остаться рядом со мной!

— Это невозможно, — ответил один из стражников, — мы не посмеем преступить запрет.

— Обещаю, что он не произнесет ни слова, если только вы разрешите ему быть поблизости, — настаивал Вивальди.

— Не произнесу ни слова? — вскипел Пауло. — Да я останусь рядом и буду говорить с вами столько, сколько мне заблагорассудится, до последнего издыхания. Пусть уж убьют меня тут же — разом; не боюсь я всех этих инквизиторов и прочих дьяволов. Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Подумаешь, испугали… Надо же, не говорить ни слова — ишь чего вздумали!

— Он сам не знает, что говорит! — воскликнул Вивальди, тщетно пытаясь рукой зажать Пауло рот. — Я уверен, что он подчинится всем моим требованиям и будет молчать, а если вдруг ему и придет в голову что-то мне сказать, то только шепотом.

— Шепотом? — с издевкой переспросил стражник. — Вы, синьор, полагаете, что кому-то дозволено будет беседовать в этих стенах шепотом?

— Шепотом? — негодующе вскричал Пауло. — Да ни за какие блага в мире не стану я шептаться! Я так громко буду говорить, чтобы у черных дьяволов, рассевшихся вон на тех скамьях, в ушах звенело; да-да, и вон те, что торчат в середке, будто на сцене, — и так свирепо на нас поглядывают, будто разорвать готовы. Они…

— Довольно! — оборвал его Вивальди. — Пауло, я приказываю тебе замолчать.

— Ну уж нет, пускай знают, что я о них думаю, — горячился Пауло, не обращая внимания на слова Винчен-цио, — я им выложу начистоту, каково им придется за жестокое обращение с моим бедным хозяином. Куда они надеются попасть после смерти, хотел бы я знать. Впрочем, угодить в место похуже им трудновато: вот почему, я думаю, они, понимая это, и творят все эти бесчинства. Пускай услышат немножко правды — хоть разок в жизни, пускай…

Слушая все эти разглагольствования, Вивальди, обеспокоенный возможными последствиями этого безрассудного, хотя и справедливого возмущения, всячески старался утихомирить Пауло; он тем больше тревожился, что стражники прекратили все попытки остановить Пауло: в их терпении он видел злобу и желание завлечь Пауло в опасную ловушку. Наконец Вивальди удалось заставить слугу услышать его слова.

— Я прошу тебя, Пауло! — взмолился он.

Пауло на секунду умолк.

— Пауло! — настойчиво повторил Вивальди. — Ты любишь своего хозяина?

— Люблю ли я хозяина? — с обидой откликнулся Пау-ло, не дав Вивальди договорить. — Да разве не прошел я ради него сквозь огонь и воду? И разве не по доброй воле предал себя, что то же самое, в руки инквизиции? Только ради него я был готов на все — и вот каково мне теперь услышать вопрос: «Люблю ли я хозяина?» Если вы думаете, синьор, что меня привело в эту мрачную нору простое любопытство, вы ошибаетесь; когда же они со мной разделаются, а иначе и быть не может, еще прежде, чем со мной покончат, вы, наверное, будете обо мне лучшего мнения и не заподозрите, будто я явился сюда ради собственного удовольствия.

— Все это, может быть, и так, Пауло, — холодно произнес Вивальди, с трудом удерживаясь от слез, — но единственно твоя незамедлительная покорность способна убедить меня в искренности твоих излияний. Пауло, я прошу тебя замолчать!

— Просите меня замолчать? — подхватил потрясенный Пауло. — Что я такого сделал, раз дошло до этого? Вы меня просите! — повторил Пауло с рыданиями в голосе.

— Готов ли ты молчанием доказать свою привязанность ко мне?