Итальянец

Едва у Вивальди вырвались эти слова, как он пожалел о своей неосторожности, ибо до сих пор не сообщил маркизу, что Скедони объявил Эллену ди Розальба своей дочерью.

Юноша тотчас почувствовал, что столь внезапное разоблачение, да еще в самый неподходящий момент, может оказаться роковым для его надежд и что ввиду столь необычайных и непредвиденных обстоятельств, маркиз отныне посчитает себя вправе пренебречь обещанием, данным умирающей супруге. Изумление маркиза, узнавшего подобную новость, трудно даже вообразить: он недоуменно воззрился на сына, ожидая объяснений, а затем с нескрываемым отвращением перевел взгляд на духовника; но Вивальди пребывал в таком смятении чувств, что не был способен ни на какие объяснения и попросил отца воздержаться от каких-либо предположений до тех пор, пока они не останутся наедине.

Маркиз не стал вдаваться в дальнейшие расспросы, но было ясно, что он уже составил себе вполне определенное мнение и принял решение относительно брака Винчен-цио.

— Так, выходит, ты измыслил всю эту злостную клевету! — повторил Вивальди.

— Выслушайте меня! — воскликнул Скедони голосом глухим и страшным вследствие тяжкой борьбы между силой духа и слабостью тела. — Выслушайте меня!

Он умолк, будучи не в состоянии быстро справиться с немощью, вызванной чрезмерным напряжением, и лишь немного погодя продолжал:

— Я уже объявил и настаиваю на этом: Эллена ди Розальба, названная так, догадываюсь, с целью сокрытия ее от недостойного отца, приходится мне родной дочерью!

Вивальди застонал в приливе невыносимого отчаяния, но более не пытался прервать речь Скедони. Однако маркиз внезапно оживился.

— Итак, я приглашен сюда, — сказал он, — с тем чтобы выслушать, как вы защищаете свою дочь? Но кем бы ни была эта самая синьора Розальба, что мне за дело, виновна она в чем-либо или нет?

Вивальди невероятным усилием воли подавил желание высказать чувства, охватившие его при этих словах отца. Они же, казалось, пробудили душевную крепость Скедони.

— Эллена происходит из благородного дома, — высокомерно заявил исповедник, приподнявшись на своем ложе. — Во мне вы видите последнего графа ди Бруно.

Маркиз презрительно усмехнулся.

— Я взываю к тебе, Никола ди Дзампари, — продолжал Скедони. — Не так давно ты выступил в роли рьяного поборника справедливости. Заклинаю тебя и сейчас, в присутствии данных свидетелей воздать должное истине и подтвердить, что Эллена ди Розальба не повинна ни в одном из тех дурных поступков, о которых ты говорил маркизу ди Вивальди!

— Негодяй! И ты колеблешься! — бросил Вивальди в лицо монаху. — Не спешишь снять с ее имени гнусную клевету, лишившую ее душевного покоя, и, быть может, навеки! Будешь ли ты упорствовать…

— Позволь мне положить конец затруднению, — перебил маркиз сына, — и завершить на этом беседу; я вижу, мое присутствие понадобилось для целей, не имеющих до меня ни малейшего касательства.

Прежде чем духовник собрался с ответом, маркиз повернулся и направился к выходу, но бурное отчаяние сына остановило его; это позволило Скедони довести до его сведения, что хотя он начал с самого дорогого его сердцу — с оправдания Эллены, но не ради него одного настаивал на сегодняшней встрече.

— Если вы согласитесь выслушать доводы, свидетельствующие о невинности моей дочери, вы неизбежно поймете, синьор, что, как бы низко я ни пал, я все же приложил все старания, чтобы по возможности устранить зло, которому сам способствовал. Вы согласитесь, что сообщенное мной чрезвычайно существенно для душевного покоя маркиза ди Вивальди, какими бы высокими ни казались теперь его положение и богатство.

Последняя фраза Скедони грозила свести на нет весь эффект предыдущей: маркиз, чья гордыня была уязвлена, шагнул было к двери, но вновь остановился и, руководствуясь предположением, что дело, о котором упомянул Скедони, так или иначе связано с освобождением сына, согласился выслушать признания монаха.