Итальянец

Дженнаро Скуарчалупо, свидетель почти всего, что было, оказался несколько полезнее, и в результате наших бесед в Неаполе я узнал много важных подробностей о том, как развивались события. Но главное и самое точное свидетельство я нашел в тетрадях Гарри Кампелло; он подробно описал и допросы, и даже свою последнюю уловку, к которой прибегнул скорее от отчаяния, надеясь все-таки установить связь между Еленой Арбуэс и пленными водолазами. Излагал он с удивительной дотошностью: факты, яркие моменты, места действия. На двух страницах убористым почерком комиссар подробно описывает процесс допросов, бешенство британцев и упорное молчание итальянских пленников:

Они сопротивляются, не отступая ни на шаг, хотя от усталости чуть живы. Нам не удается их сломить. Они лишь повторяют свое имя, воинское звание и номер удостоверения, но глаза их загораются, стоит упомянуть потопленный крейсер и нефтяной танкер, до сих пор догорающий в порту. Люди высовываются из окон посмотреть на это зрелище, будто наступил праздник. Сначала итальянцев осыпали оскорблениями. Теперь почти все смотрят на них с уважением.

В тетрадях также есть краткая, но очень точная запись его последнего допроса Елены Арбуэс. И благодаря этим записям я могу вполне достоверно, почти не домысливая, реконструировать, что произошло тогда и позднее. Вот последнее действие этой истории.

– Послушайте, – говорит полицейский. – Я знаю, что вы связаны с этими людьми. И вы знаете, что я это знаю. Проще выложить карты на стол. Если будете сотрудничать, я гарантирую вам снисхождение. Если нет…

Елена упирается локтями в стол:

– Тогда что?

Она прикидывает, что находится здесь уже больше часа. Снова в этой грязной комнате. Полицейский сидит напротив: пиджак у него мятый, узел галстука приспущен, на щеках проступает щетина, и, судя по виду, он устал не меньше ее. Перед ним блокнот и карандаш, термос с кофе, грязная чашка и пепельница, полная дымящихся окурков, – все окурки его. Елена не выкурила ни одной сигареты со вчерашнего вечера. Со вчерашнего вечера сигарет ей больше не предлагали.

– Ведь вы женщина, сеньора Арбуэс.

Она глубоко вздыхает. Нет смысла прикидываться смертельно усталой – она бы проспала сутки подряд, если бы ее оставили в покое, – но все труднее и труднее изображать высокомерное достоинство, которое она с самого начала избрала в качестве защиты. И все равно эту позицию она предпочитает невнятному бормотанию невинной перепуганной девушки. А то ее убедительного притворства хватило бы ненадолго.

– Хватит повторять эту чепуху, – отвечает она. – Вы меня оскорбляете.

Полицейский иронически улыбается:

– Ах вот как, простите. И в мыслях не было.

– То, что я женщина, ничего не меняет.

– Мир мужчин жесток. – Улыбка полицейского обозначается четче. – Особенно на войне.

Несколько секунд Елена глубоко дышит. Она поняла, что это ей помогает. Проясняет мысли.

– Это произвол.

– Вы это повторили уже сто раз.

– Потому что так и есть. Вы вбили себе в голову, что я шпионка, но ни одного доказательства у вас нет. Вы сами сказали: всего лишь интуиция и подозрения… У меня уже рот устал повторять, что я невиновна.

– Как раз это мы и пытаемся расследовать.

Елена ударяет по столу ладонью.

– Все это сплошная глупость. Абсурд. Я требую, чтобы вы проинформировали испанского консула о моей ситуации.

Полицейский встает. Потягивается и принимается расхаживать по допросной.

– Послушайте, я восхищаюсь вашей твердостью. – говорит он, остановившись и снова развернувшись к Елене. – Не знаю, как еще это продемонстрировать. Мы относимся к вам с уважением – по нынешним временам, – но всему есть предел. Поймите, я не могу вас отпустить просто так. События сегодняшней ночи вывели их из себя. Мы с моими людьми можем прибегнуть к методам более…

– Насильственным?

– Убедительным.

– Понятно, что можете, и меня удивляет, – она медлит, но потом решает рискнуть, – что мешало вам раньше?

Полицейский смотрит на нее пристально и очень серьезно. Его восхищает ее мужество.

– Это вы хорошо сказали насчет «раньше»… У нас хватит времени на все.

Хотя Елена бровью не ведет, от его тона она нервничает. Что-то изменилось. Она впервые чувствует реальную угрозу.

– Я не имею к этому никакого отношения. – Она с досадой встряхивает головой, пряча опасения за скукой. – Впрочем, вы не производите впечатление злодея.

– Вы бы удивились, узнав, каким злодеем я могу быть.

Полицейский говорит это, улыбаясь загадочно, почти с грустью. И снова садится напротив.

– Вы общались с итальянцами.

– Это говорите только вы. Или те, кто вам это сказал.