Итальянец

– Поскольку мы подозревали, что эта женщина может быть для нас опасна, мы придумали, как за ней следить, – продолжает он. – Через итальянского консула и наше посольство в Мадриде мы вошли в контакт с испанскими властями, которые могли либо арестовать ее, либо вывезти… Необходимости в каких-то брутальных решениях не было.

Я спрашиваю, знали ли испанские власти о том, что происходит на «Ольтерре», и он отвечает: совсем не знали.

– Мы скрывали наши дела и от них тоже, – добавляет он. – Водили их за нос до самого конца… Дурачили, как последних лохов.

– Давайте вернемся к хозяйке книжного магазина, – прошу я. – Что же все-таки произошло?

– Значит, Тезео пришел повидаться с ней первый раз, потом второй. И потом еще не раз приходил. Может, тогда у него и появились чувства, а не только долг и патриотизм. В общем, все стало как-то по-другому… Даже я это понял, хотя он не очень-то был склонен раскрывать душу.

Скуарчалупо откидывается на спинку стула, и на его лице появляется странное выражение – что-то среднее между восторгом и одобрением. Почти уважение, кажется мне.

– И потом случилось то, что случилось, – сказал он.

– Что именно?

– А то, что она по собственной инициативе совершила поступок, удививший нас всех. – Старый водолаз снова прикрыл веки с довольным видом. – И это изменило ход вещей.

– Любовь ценится с давних времен, – замечает Пепе Альхараке.

– С Беккера?[21] – интересуется Назарет Кастехон, работающая в городской библиотеке.

– Гораздо раньше.

– Лопе де Вега испробовал это на себе, не так ли? – подсказывает доктор Сокас.

– Еще со времен Овидия: «Сам Юпитер с небес улыбается клятвам влюбленных»…[22] Уже тогда все с этим было ясно.

Елена усмехается. Вечер на исходе, и закатное солнце освещает старые занавеси «Англо-испанского кафе» и изразцы на стенах. За окном устало течет жизнь на улице Реаль, а на противоположном тротуаре официанты снуют между плетеными столиками и стульями, обслуживая посетителей Торговой палаты.

– Все не так, Пепе, – возражает Елена. – Давай без твоего обычного цинизма.

Но тот, к кому она обращается, настаивает, слегка приподняв рюмку с анисовкой, смешанной с коньяком:

– Наивные старые времена, дорогая Елена. Любовь в классическом понимании – это иллюзия.

– Судишь по личному опыту?

– Просто говорю.

Доктор Сокас театрально указывает концом дымящейся сигары на левый лацкан, на уровне сердца.

– Я совершенно с вами не согласен, мой дорогой друг. Чувство и поныне остается могучей силой.

– Причем позитивной, – вставляет Назарет Кастехон.

Доктор взглядом благодарит ее за поддержку. Библиотекарша – близорукая, весьма начитанная и чрезвычайно романтическая старая дева. Она очень худая, носит очки в стальной оправе, а густые волосы сероватого оттенка острижены так коротко, что она смахивает на монашенку-расстригу.

– Это нас возвышает, одухотворяет…

Она умолкает на секунду, подыскивая слова.

– Мы принимаем за любовь разные вещи, ею не являющиеся, – возражает Альхараке. – Секс, например.

Сокас укоризненно смотрит на архивариуса и в отчаянии указывает на двух женщин:

– Ради бога, дружище. Здесь дамы все-таки.

– Уже давно никто в здравом уме так не влюбляется, – настаивает собеседник, не принимая возражений. – Похищения и всякое такое. Все это вышло из моды, как немое кино.

– Хочешь сказать, любовь – чувство несовременное? – любопытствует Елена.

– Именно.

– Какая бессмыслица, – возражает Сокас.

– Ничего не бессмыслица, – упорствует Альхараке. – В век технологии, сюрреалистической механизации и бесчеловечной массовой резни невозможно по-настоящему влюбиться.

– Что значит для тебя «по-настоящему»?

– Ну, так. Как в старину.

– Ты считаешь?

– Я уверен. Человечество утратило необходимую нравственную чистоту.

– Чтобы любить, необходима нравственная чистота? – спрашивает Назарет.

– Для того чтобы верить в искреннюю любовь – без сомнения… То, что мы сегодня называем любовью, – не более чем ярлык, который мы наклеиваем на собственное тщеславие, чтобы подороже продать некий товар сомнительного содержания.

– Изобретение капитализма, – в шутку подсказывает Елена.

– В каком-то смысле.

– Но, возможно, так было всегда.

– Наверняка. Однако раньше, по крайней мере, отдавали должное сладкому обману. Достаточно было появиться какому-нибудь поэту, и тебя уже тянуло в цветущий сад… Сегодня у всех глаза слишком широко открыты. Взрывы бомб открыли нам глаза.

– А я думаю, романтическая любовь и сейчас может быть спасительной соломинкой, – замечает Назарет. – Утешением и убежищем, необходимым как никогда в наше трудное время.

Альхараке шутя соглашается:

– Я готов принять любовь как убежище или как иллюзию. Укрытие, как принять болеутоляющее, если я тебя понял как надо… Но ты права.

– В чем?

– Слово «любовь», как мы его употребляем, означает всего лишь практический ресурс: человечество изобрело его, чтобы прикрыть сладострастие, эгоизм, борьбу за территорию и сохранение вида.

– Какая проза, – раздраженно вставляет Сокас. – Ты отрицаешь любовь, которая оставляет в человеке след?

– Да… Разве что в макияже у женщин и на воротничке рубашки у мужчин.