Итальянец

– Ну до чего ты любишь изображать циника, – с упреком говорит Назарет.

Архивариус довольно смеется и опустошает рюмку.

– Значит, для тебя любовь – всего лишь обман, так? – настаивает библиотекарша. – Эгоизм и притворство.

– Социальный трофей и предмет удовлетворения. Греческие эроты и римские купидоны… В общем, влечение. Комбинация химических элементов, которая производит эффект, только пока длится и не наступает пресыщение. Тогда мы думаем, что былая любовь умерла, и верим, что придет другая.

Назарет и Сокас смотрят на Елену, им обоим не по себе. Надо всеми снова витает призрак Масалькивира, но Елена невозмутима.

– Или больше никого, – мягко дополняет она.

– Значит, вы все отрицаете вечную любовь? – спрашивает Назарет.

Альхараке разводит руками – мол, для него ответ очевиден.

– Любовь как сердце, пронзенное стрелой, – это просто шутка. Изобретение романтиков. Которое давно устарело.

– Бывает, что любовь длится долго, Пепе.

– Если речь идет о чувствах и в такой ситуации, как ты говоришь, тогда нужны другие слова: дружба, привязанность, душевный покой, привычка… Но страстная любовь на всю жизнь, под звон колоколов и пение птичек, толкающая на жертвенное самоотречение, – сегодня это годится только для поэтов и писателей, которых продают в киосках на железнодорожных станциях.

– Вполне достойное место, – протестует Сокас, задетый за живое. – Станционные киоски – маленькие храмы народной культуры путешествий.

– Хотите сказать, в наше время нет места героической любви? – не отстает Назарет. – Нет места для тревожного ожидания, пьянящих объятий, тоски в разлуке?

Она говорит так, словно хочет сохранить хотя бы крупицу надежды; однако архивариус непоколебим.

– Ничего такого, – безжалостно отвечает он. – Мадам Бовари, Анна Каренина, Анита Осорес[23] – ото всех несет нафталином. Героини прошлого сегодня похожи на несчастных идиоток… Не говоря уже о юном Вертере и компании.

Назарет не выглядит побежденной. Возможно, жизнь старой девы воспитала в ней иммунитет к унынию: мечты, посыпанные пеплом, все еще живы и сохраняются благодаря одиночеству и чтению, словно засушенные лепестки среди книжных страниц.

– И в наше время есть сотни известных случаев почти героической любви, – живо возражает она. – Альфонсо Двенадцатый и Мерседес, Виктория и Альберт, принц Эдуард и Уоллис Симпсон…[24]

Альхараке насмешливо улыбается:

– Гонсалес и Биасс, Хоселито и Бельмонте, Кинтеро, Леон и Кирога[25]…

– Прекрати, прошу тебя. Ты и правда невыносим.

Альхараке смотрит на Елену пристально и с вызовом:

– А ты что думаешь?

Елена не торопится с ответом. Все, что она слышит, вызывает у нее живой отклик. Она сравнивает свои ощущения – те, что были в прошлом, с теми, которые есть сейчас.

– Бывает любовь, похожая на приключение, – наконец говорит она.

– Приключение? – удивляется Альхараке. – Любопытно.

– Мы ждем развития этой мысли, – вмешивается Сокас заинтересованно. – Я полагаю, ты имеешь в виду приключение не как интрижку, да?.. Не как легкомысленный эпизод.

Она задумывается. Прежде она никогда не ставила вопрос так, и сейчас ответ медленно складывается в ее сознании. Почти что слышно, как она подгоняет друг к другу детали. В легкой растерянности она обводит собеседников взглядом. Произнести это вслух не так-то просто.

– Бывают случаи, – осторожно пытается объяснить она, – когда мы ищем человека, которого можно полюбить, а бывает, мы встречаем его, хотя совсем и не искали…

Она умолкает, пытаясь привести мысли в порядок. И обдумать то, что начинает открывать в себе. Остальные сосредоточенно ждут.

– И? – не выдерживает Назарет.

– И когда такой человек появляется, возможно, мы любим в нем себя.

Библиотекарша не скрывает разочарования:

– Ты про эгоистичную любовь, вот оно что. Какая банальность. Получается, что Пепе прав.

– Нет… Я говорю о чем-то более сильном. Более сложном. Мы влюбляемся в образ любви, который у нас в голове, проецируя на него прочитанные книги, увиденные фильмы. А также наши мечты, желания, печали и радости…

Она снова умолкает. В гаснущих лучах закатного солнца ее лицо кажется суровым. Как все запутано, думает она, вздрагивая. И так прозрачно-ясно.

– Любые вызовы судьбы, – договаривает она. – И роковое возмездие.

Ни одна машина не проехала по дороге с тех пор, как Елена вышла из города, и ничто не нарушает тишину уходящего дня. Елена шагает рядом со своим велосипедом, вдыхая солоноватый воздух, который пахнет засохшими свалявшимися водорослями, объедками пищи и грязным песком. Сумерки накрывают красноватый полумесяц бухты, в котором отражается небо. Ни зыби на море, ни ветерка: близкая вода с пятнами нефти совершенно спокойна. На фоне закатного солнца видно, как последние чайки планируют среди кораблей, стоящих на якоре, носами в разные стороны. Покрытый смолой пеликан погибает на берегу, бьет крыльями в агонии.