Итальянец

Скедони не склонен был разделить чувства маркизы, но не преминул заметить, что внушить юношеству покорность можно, только не останавливаясь перед более суровыми мерами.

— Что я слышу, отец мой? Пожизненное заключение — недостаточно суровая мера?

— Я разумею меры в отношении вашего сына, синьора. Молодой человек, не почитающий церковные обряды, дерзувший прилюдно оскорбить служителя Божия, и не где-нибудь, а в пределах храма, во время свершения обряда, нуждается в серьезных мерах. Я обычно не сторонник подобных мер, но поступки молодого синьора Вивальди вопиют о необходимости таковых. Что до меня, я готов терпеливо снести уничижение, которому он подверг меня, более того, приветствовать его как средство, помогающее очистить душу от гордыни, коей склонны неприметно подпадать даже лучшие, чистейшие из нас. Однако личным склонностям надлежит отступить перед соображениями, связанными с общественным благом, а последнее диктует — видит Бог, как горько мне, дочь моя, произносить эти слова, — чтобы ваш отпрыск, недостойный своей благородной родительницы, был примерно наказан за чудовищное кощунство, в коем он повинен.

Самый стиль этой речи свидетельствовал о том, что обида, возобладавшая над хитростью, заставила Скедони изменить обычной вкрадчивости его искусной дипломатии.

— О чем вы говорите, почтенный отец? — осведомилась пораженная маркиза. — О каком оскорблении вы говорите? Объяснитесь, и на смену снисходительности матери придет суровость судии.

— В том, что вы сказали, дочь моя, нашла выход всегдашняя ваша возвышенность чувств! Сильным умам свойственно отводить справедливости первое место в ряду моральных требований, в то время как слабые склонны тешить себя милосердием.

Изрекая эту похвалу, Скедони стремился не только утвердить маркизу в ее недовольстве сыном. Он рассчитывал также подготовить почву для будущего осуществления своих мстительных замыслов, и он знал, что скорее добьется успеха, льстя ее тщеславию. Он превозносил те самые качества своей духовной дочери, которые желал ей привить; побуждая маркизу идти вразрез с общепринятыми суждениями, он восхвалял как признак неординарного, высшего разумения свойственную ей гибкую мораль; безжалостность он именовал справедливостью, жестокое бессердечие — силой ума.

Затем монах описал сцену в церкви Спирито-Санто; преувеличив одно и домыслив другое, он выставил поведение Винченцио в качестве образца чудовищного святотатства и грубой бесчувственности.

По окончании рассказа, повергшего ее в изумление и негодование, маркиза выразила готовность во всем следовать советам своего исповедника, после чего тот удалился, воспрянувший духом и окрыленный надеждой.

Маркиз тем временем нимало не подозревал о предмете разговора своей жены и Скедони. Они еще раньше захотели узнать мнение маркиза и, выяснив его явное неодобрение задуманных супругой интриг, более не посвящали его в обстоятельства, имеющие отношение к судьбе сына. Затянувшееся отсутствие Винченцио обеспокоило не чуждого родительской привязанности маркиза. Сословная гордость не вытеснила из его груди отцовских чувств; хотя он никогда твердо не верил, что Винченцио решился связать себя священными узами брака с особой, значительно уступавшей ему по общественному положению, каковой он почитал Эл-лену, он все же испытывал серьезное беспокойство и сомнения. Долгое отсутствие Вивальди внушило маркизу новые тревоги. Что, если Винченцио обнаружит Эллену именно сейчас, когда он едва не потерял ее навеки и ожесточен воздвигаемыми на его пути препонами? Не поспешит ли неосмотрительный и обуреваемый страстями молодой человек связать себя нерасторжимым обетом? С другой стороны, маркиза страшили последствия отчаяния Винченцио, если поиски Эллены не увенчаются успехом; поминутно начиная опасаться того, чего только что желал сам, маркиз переживал почти такое же смятение чувств, как его сын.

Наконец старший Вивальди дал слугам поручение отыскать сына, но не сумел собраться с мыслями и дать разъяснения, необходимые для того, чтобы каждому из участников поисков стала понятна его миссия; а поскольку маркиза тщательно скрывала, что ей известно место заточения Эллены, то и о монастыре Сан-Стефано речь не заходила.

Меж тем как маркиз занимался всем этим, а Скедони измышлял новые козни против Эллены, Винченцио странствовал из селения в селение, из города в город в безуспешных попытках отыскать следы пропавшей возлюбленной. На почтовой станции в Брачелли ему удалось получить очень мало полезных сведений. Карета, уже знакомая Вивальди по описанию рыбака, побывала здесь в то утро, когда исчезла Эллена, и после смены лошадей укатила в направлении Морганьи.