Итальянец

Вивальди напомнил Эллене грозящие им опасности и вместе с тем ее обещание стать его женой; она дала это обещание в присутствии своей покойной тетушки, синьоры Бьянки. Он сказал, что их браку помешало в свое время событие столь же внезапное, сколь и плачевное; будь синьора Бьянки жива, Эллена давно исполнила бы свой обет. Вновь и вновь, взывая к воспоминаниям священнейшим и нежнейшим, Винченцио заклинал Эллену избавить их будущие судьбы от пугающей неопределенности и позволить ему сделаться ее законным защитником, прежде чем они рискнут покинуть свое временное убежище.

Эллена тут же признала неоспоримость принесенных ею священных обетов и признала себя столь же нерушимо связанной с ним, как если бы даны они были перед алтарем; тем не менее она возражала против заключения союза ранее, чем семья Вивальди изъявит готовность принять ее к себе на правах дочери; она согласна была тогда забыть нанесенные ей обиды и вступить в их семью. Эллена добавила, что Винченцио должен был бы больше заботиться о достоинстве женщины, которую он почтил своим поклонением, и не добиваться унизительных уступок с ее стороны.

Вивальди не мог не почувствовать силу такого призыва; с болью в душе он припоминал обстоятельства — Эл-лене, к счастью, неизвестные, — подтверждавшие справедливость ее упреков. Воскресив в памяти возмутительные наветы со стороны маркиза, Винченцио ощутил прилив оскорбленной гордости и негодования, заставивший его отбросить мысли об опасностях и мгновенно преисполниться решимостью отстоять право Эллены на почтительное к себе отношение, а соответственно, не претендовать более на счастье назвать ее своей супругой до тех пор, пока его родители не отступятся от прежних суждений и по доброй воле не примут Эллену в свою семью. Уже через миг, однако, на смену этим вполне понятным соображениям явились прежние тревожные мысли. Несбыточность надежд на то, что домашние Винченцио добровольно принесут свою гордыню в жертву его любви, была для юноши очевидна; равным образом не приходилось ожидать, что заблуждения, коренящиеся в предрассудках и потакании своим слабостям, уступят место взглядам, основанным на истине и справедливости. Тем временем планы разлучников, быть может, увенчаются успехом, и Эллена будет отторгнута от него навеки. Винченцио представлялось также, что наилучшую — более того, единственную — защиту от посягательств на свою добрую славу Эллена обретет под сенью брачного союза, благодаря которому он, Винченцио, сможет явить миру то высокое уважение, какое он питает к своей возлюбленной. Таковы были соображения, заставлявшие его упорствовать в своих домогательствах; трудность, однако, заключалась в том, что ознакомить с ними Эллену не представлялось возможным: для этого пришлось бы открыть ей глаза на обстоятельства, способные задеть ее чувства и опечалить ее сердце, укрепить горделивое нежелание войти в семью, нанесшую ей столь тяжкую обиду.

Под гнетом описанных мыслей Вивальди взволновался до такой степени, что это не укрылось от Эллены; беспокойство его возрастало от сознания как невозможности ей открыться, так и безнадежности уговоров, не подкрепленных новыми аргументами. Его непритворное горе пробудило нежность и благодарность Эллены; она задала себе вопрос, должна ли она упорствовать в утверждении своих прав и ради этого приносить в жертву покой человека, претерпевшего ради нее немалые опасности, избавившего ее от ужасов заточения и не один раз доказавшего силу своей привязанности.

Задав себе эти вопросы, Эллена узрела в себе существо несправедливое и эгоистичное, не желающее ничем поступиться во имя спокойствия своего освободителя, рисковавшего ради нее жизнью. Собственные добродетели, возведенные на чрезмерную высоту, представились ей теперь едва ли не пороками: самоуважение — гордостью, деликатность — слабостью, сдержанность в любви — холодной неблагодарностью, осмотрительность — расчетливостью, граничащей с низостью.

Вивальди, столь же легко проникавшийся надеждой, сколь и опасениями, в тот же миг ощутил, что решимость девушки заколебалась, и принялся вновь повторять все аргументы, которые могли ее победить. Но для Эллены все это было слишком важно, чтобы принять мгновенное решение, и посему Вивальди удалился без больших надежд на успех. Эллена велела ему явиться не ранее завтрашнего дня, когда она скажет ему, к какому заключению пришла.

Ни разу до сей поры не испытывал Вивальди столь сильных мук ожидания. Не один час он провел в одиночестве на озерной отмели, колеблясь между страхом и надеждой, пытаясь предугадать решение, от которого зависело все его будущее благополучие, и содрогался от ужаса, слыша воображаемые слова отказа.