Итальянская новелла ХХ века

Бывали дни, когда мне не хотелось возвращаться домой. Меня раздражала мысль, что она, конечно, ждет меня — даже если притворяется равнодушной, что я приду, сяду возле нее, скажу ей то же, что и обычно, или ничего не скажу, что мы посмотрим друг на друга и почувствуем неловкость, а потом улыбнемся, и что так будет теперь всегда. Достаточно было небольшого тумана или облачка на солнце, чтобы меня одолели эти мысли. Или наоборот: был сияющий день, и прозрачный воздух, и настоящий солнечный пожар на крышах, и свежий запах ветра, обволакивая, влек меня за собой — и я шел гулять по улицам, внутренне восставая против мысли о том, что я теперь не один и не могу шляться по городу до ночи и обедать в остерии в конце проспекта. И поскольку бродил я всегда в одиночестве, то полагал, что если я не изменяю Чилии, то этого уже достаточно.

Чилия, сидя дома, в ожидании моего прихода занималась штопкой и немного этим подрабатывала. Работу ей приносила наша соседка Амалия, женщина лет тридцати, которая однажды пригласила нас к себе обедать. Она жила как раз под нами, совсем одна, и постепенно завела привычку днем подниматься к Чилии с работой. Лицо у нее было изуродовано чудовищным ожогом: в детстве она опрокинула на себя кипящую кастрюлю. Ее глаза, печальные и робкие, полные затаенных желаний, никогда не смотрели в лицо собеседнику. Чувствуя на себе чей-то взгляд, Амалия судорожно отводила глаза в сторону, и казалось, что этой своей смиренной торопливостью она просит простить ей уродство лица. Она была добрая девушка; я сказал как-то Чилии, что она выглядит ее старшей сестрой, и, шутя, поинтересовался, пошла бы она к ней жить, если бы я ее бросил. Ну, а Чилия сказала, что позволяет мне изменить ей только с Амалией, и никак не иначе. Амалия звала меня синьором и робела в моем присутствии: это страшно веселило Чилию и немножечко льстило мне.

3

Тот скудный багаж знаний, который с грехом пополам заменял мне ремесло и был причиной всех моих вывихов и дурных поступков, помог бы мне отлично наладить контакт с Чилией, если бы не моя собственная неумелость. У Чилии был живой ум, и ей хотелось знать все, что знал я, потому что она любила меня и считала, что она меня недостойна; ее интересовало все, что занимало меня. И кто знает, если бы я сумел дать ей эту скудную радость, может быть, в тишине и спокойной интимности совместных занятий я понял бы, чего стоит Чилия и как прекрасна в своей подлинности была наша жизнь, а Чилия, может быть, и до сих пор бы еще жила рядом со мной и улыбалась той самой улыбкой, которую стерли с ее губ эти два года.

Начал я с энтузиазмом, как это всегда у меня бывает. Познания, которыми владела Чилия, были извлечены ею из романов с продолжением, газетной хроники и раннего и очень сурового жизненного опыта. Чему я должен был учить ее? Сама она хотела научиться французскому; какие-то обрывки его она откуда-то знала и расширяла свои познания, роясь в мое отсутствие в словаре. Но я метил выше: я хотел сразу научить ее понимать хорошие книги, из тех сокровищ, что хранились на моем письменном столе. Я пустился растолковывать ей романы и стихи, и Чилия изо всех сил старалась следовать за ходом моей мысли. Никто лучше меня не умеет оценить фабулу произведения или отдельную мысль и потом рассказать о них яркими и живыми словами. И я старался добиться, чтобы она почувствовала свежесть древних страниц, правдивость чувств, испытанных задолго до нашего прихода в мир, красоту и разнообразие жизни разных стран и разных эпох. Чилия внимательно слушала, задавала вопросы и часто ставила меня в тупик. Иногда, когда мы гуляли по улицам или молча ужинали, она звонким голосом выкладывала мне свои недоумения и спрашивала моего совета; и однажды, когда я ответил ей без особого убеждения или просто нетерпеливо — сейчас уже не помню, — она вдруг расхохоталась.

Я помню, что первым моим подарком ей после свадьбы была книга «Девушка с моря». Это было через месяц после того, как мы поженились, как раз тогда, когда мы начинали свои занятия. К тому времени мы еще не обзавелись даже скатертями и посудой, так мы были бедны; однако Чилия была очень рада книге, старательно обернула ее, но никогда не читала.

Сэкономив немного денег, мы ходили в кино, и вот здесь Чилия действительно получала удовольствие. Ей нравилось кино еще и потому, что там она могла сидеть, тесно прижавшись ко мне, и время от времени обращаться ко мне за объяснениями, которые были бы понятны ей. И она ни за что не хотела, чтобы с нами ходила Амалия, хотя та однажды попросила взять ее с собой. «Мы познакомились в кино, — говорила Чилия, — и пусть в кино мы всегда будем одни, совсем одни в благословенной темноте зала».