Итальянские альпийские стрелки на Русском фронте 1942–1943

Можно было доехать на автомашине за пару минут, если не потеряться в ночи, в этой путанице. Но наша машина глубоко застряла в снегу, и мы потеряли путеводную нить. «Бог мой, – говорили мы, – что теперь делать?» Но нам улыбнулась удача, и в одной избе встретили командира 9-го полка Лавиццари. Это было, как найти две иголки в стоге сена, но делать было нечего. Двигались вперед, возвращались назад, двигались снова вперед, постоянно спрашивали от избы к избе. На одном перекрестке попали под обстрел. Пули пролетели далеко от нас, но две продырявили темный кузов нашей машины. Видели нескольких убитых, лежавших на снегу, потом проехали какой-то мост, затем какие-то избы рядами. «Здесь семьдесят шестая рота». И дверь захлопнулась со злобой, кричали: «Здесь двенадцатая!» «Здесь четырнадцатая батарея!» «Здесь девятое Отделение снабжения!» «Здесь немецкие гренадеры триста восемьдесят пятой дивизии!» «Здесь двадцать седьмая танковая дивизия!» «Здесь острейтеры[15]!». Острейтеры – казаки, служившие немцам. Они сражались против русских с особой жестокостью.

Двадцать один час, двадцать два часа. У меня нарастало отчаяние, мне казалось, что конверты с приказами мне жгут карман. Двадцать три часа. Над нашими головами пролетали артиллерийские снаряды или снаряды «катюш», которые производили страшный грохот, стартуя с десятков направляющих их рельс, раскаты грохота. Двадцать три часа пятнадцать минут. Мой друг и боевой товарищ Нонино был спокоен. «Мы были почти везде, – говорил он, – что мы можем сделать еще?». У меня не было больше сил, я очень устал. Начинаем дрожать. На пороге одной избы стоял мул, запряженный в сани. Мул пил из ведра, которое держал альпийский стрелок. Ведро было полное коньяка.

* * *

Читаю в одном итальянском военном рапорте, что штаб 8-го полка альпийских стрелков получил приказ на отступление в час ночи 19 января и, что 9-й полк альпийских стрелков получил приказ в час тридцать. Пусть будет так, но Нонино и я доставили оба приказа немного раньше часа, указанного в рапорте. В два полковых штаба мы добрались на час раньше, но их части были еще на марше, далеко позади, без какой-либо связи или даже временного контакта. В избе 9-го полка было темно. Горела одна лампада. Достал конверт из кармана мундира и передал его с огромным облегчением.

/…/

Дорога на Подгорное стала более загромождена, чем раньше. Все транспортные средства двигались очень медленно, плотной массой, постоянно останавливаясь. Автомашины, которые были повреждены или замерзли и задерживали проезд, опрокидывали с дороги с нетерпением другие автомашины, которые следовали за ними. Некоторым машинам удавалось ехать вперед вне дороги, по снегу. Другие застревали, их бросали и грабили полностью. В прерывистом свете ракет видели группы альпийских стрелков и немцев, которые рылись среди грузов в поисках продовольствия и одежды. Мешки, раскрытые ящики, разбросанные по земле медикаменты и противогазы. Эти инциденты продолжали вспыхивать постоянно. Бросали тысячи меховых одежд, уже замерзших, которые хранили и берегли до самого конца, до этого момента, а также обувь, шерстяные вязаные вещи, сотни тонн съестных припасов, груженые вагоны.

Позднее, около двух с половиной часов ночи, дорога была полностью блокирована. Впереди, кажется, был разрушен мост. Или, может быть, шел бой, громыхали артиллерийские и минометные выстрелы, шум слышался с севера. Нонино и я решили покинуть машину и идти вперед пешком. Подгорное должно быть теперь уже на расстоянии не более пяти или шести километров. С помощью нескольких альпийских стрелков, столкнули машину с дороги, в глубокий снег. Жаль было такую прекрасную машину, что стоила только ее прекрасная приборная панель из экзотического дерева. Открыли багажник, прострелили бензобак. К струйке бензина поднесли огонь. Машина вспыхнула небольшим пожаром, от которого альпийские стрелки в какой-то момент согревались. Позже неожиданно встретили три десятка саней, какой-то капеллан переходил от одних саней к другим, раздавая галеты раненым.

Дальше попали в пробку. Поблизости нашли несколько изб, в которых были пьяные альпийские стрелки. Они нашли граппу и моментально опьянели от усталости и холода. Все они лежали, спали, храпели на полу с винтовками под головой или с автоматами сбоку. Несмотря на сильную взбучку, они не просыпались. У некоторых были широко раскрытые глаза, неподвижные, они были полностью одуревшими. Стрелки расслабились после страшного месяца на фронте.

Когда мы прибыли в Подгорное, было еще темно. Все горело, с дороги слышалась стрельба и какие-то взрывы. Около станции сжигали склады горючего и нефтебазу, в воздух регулярно взлетали бочки бензина. «В течение получаса хочу отсюда уехать», – сказал Риканьо. Он бежал от криков нескольких сотен тяжело раненых и обмороженных, которых оставят в Подгорном, в нашем госпитале, под присмотром двух или трех медиков. Так было сделано. Позднее это подтвердилось.