Итальянские альпийские стрелки на Русском фронте 1942–1943

Я помню небольшую немецкую группу, которую выгнали из избы, и когда выходил последний, то сильно хлопнул дверью; один альпийский стрелок из батальона «Монте Червино» схватил немца за горло и сказал, чтобы тот закрывал дверь без хлопанья; немец выполнил приказ, побледнев как полотно. Такие же столкновения происходили между итальянцами, которые относились к различным подразделениям. Сострадания было недостаточно, необходима была сила. Если удалось открыть дверь избы, то дальнейшее зависело от степени свежести сил и агрессивности тех, кто находился внутри или тех, кто пытался войти. Звания в этом случае не всегда принимались в расчет. «Раус, раус!». Кто был внутри, загораживали дверь, Обычно отдыхали несколько часов, свернувшись калачиком, или сидя на земле спина к спине, в темноте, среди стонов обмороженных и раненых, всегда обутый в валенки и шинель, не снимая с себя, чтобы не быть захваченным врасплох при неожиданной атаке противника, вот так и находились в затхлом, теплом помещении.

Однажды вечером нашли укрытие в одном огромном сарае, покрытом соломой. Несмотря на свои размеры, сарай был переполнен. Там внутри были даже сани и мулы. Мулы были из батальона «Мондови» дивизии «Кунеэнзе», это я хорошо помню. Сарай, возможно, был предназначен для хранения фуража и имел только одни главные двухстворчатые ворота. «Будем стоять недалеко от выхода в полной готовности», – говорили мы. Ворота продолжали открываться и закрываться, воздух снаружи казался ледяным потоком, от которого перехватывает дыхание. Ярко горели несколько костров в сарае, как вдруг все вспыхнуло вокруг, как если это была бумага. Мы выбежали немедленно наружу в ужасном беспорядке, были слышны призывы, крики, мольбы, ругательства, мулы убегали, таща за собой и переворачивая сани и людей. Собственно, в это время начинало темнеть, с одной стороны стал стрелять пулемет. Потом полетели на это пекло со всех сторон мины из минометов. Мы бежали по снегу, обледеневшему и блестящему в зареве пожара. Внутри было много мертвых. С неба летел смертельный дождь. Гранаты взрывались прямо перед нами, с интервалом в несколько секунд. Эти огненные удары казались наказанием Господним.

Той ночью шли осторожно, постоянно смотря на мой компас. Какая-то возвышенность преграждала дорогу, казалась плотиной или железнодорожной насыпью, увидели вдалеке пять или шесть пар фар, которые двигались прямо по направлению к нам. Это были русские танки. Мы залегли на снегу среди нескольких кустарников. Танки приближались и прошли в трех десятках шагов от нас. Гусеницы танков поднимали фонтаны снега. Танки двигались по направлению на юг, кто знает, по направлению к какой цели. /…/

Наступил рассвет. Когда мы едва осилили эту возвышенность, послышалась ружейная стрельба, потом увидели пять или шесть альпийских стрелков, сидевших кругом. В середине этого круга из альпийских стрелков был потухший костер, он был еще теплым. Альпийские стрелки были все мертвы, у одного была оголена нога, синего цвета. Тела были окоченевшими и имели вид людей, убитых наповал, это сделал с ними снег и лед. Один из нас на фриульском диалекте сказал: «Вот жертвы дуче». Другие промолчали. Мы бросили на них последний взгляд. Из-под ресниц, покрытых инеем.

Дальше, впереди, на нашем пути находилась большая опустевшая деревня. У дороги лежали два или три советских орудия вверх колесами и немецкая гусеничная машина с перебитой гусеницей. Дальше стоял взорванный русский танк, погибший экипаж лежал вокруг на снегу, все лежали на спине, раскинув руки; ноги у всех были разуты. Наша колонна альпийских стрелков прошла это место без оглядки.

* * *

Не могу не согласиться с мыслью, сравнивая прохождение колонны с рекой, с рекой, в которой каждый из нас был каплей или волной. Меня утешает, что эта река текла, унося нас от смерти или от плена в полной неизвестности, что будет впереди; с надеждой изо дня в день, что должна появиться немецкая линия обороны. Думали к концу нашего отчаянного и трудного пути о любом удобном, чудесном и теплом убежище.

/…/

Наше извивавшееся шествие иногда казалось похоже на живой организм, который реагировал на изменение условий. Занесенные снегом тела людей, а также тела лошадей и мулов, над которыми поработали штыками и ножами. Разделывали, потом медленно, жевали куски сырого мяса. Помню одного альпийского стрелка, у которого висел пулемет на спине справа, а слева, покрытый ледяной коркой фиолетового цвета, огромный кусок мяса мула или лошади.

/…/

Там я увидел лошадь, которая была на ногах и двигалась, хотя имела вырванный клок с мясом на крупу справа. Кто-то по дороге, отрезал от нее кусок мяса, а лошадь не реагировала и продолжала движение.

/…/