Итальянские маршруты Андрея Тарковского

В свободные от «Жертвоприношения» моменты режиссёр был сосредоточен на постановке «Летучего голландца». Карло Томмази снова приехал в Стокгольм, где они вместе готовили рисунки и чертежи. Тарковскому очень нравился этот художник, и даже в свои последние дни он напишет[1058], что Томмази — «порядочнейший человек» и его нужно «не потерять».

Хотя вторая текущая работа была связана с оперой Вагнера, режиссёр почти ничего не писал о ней в дневнике, но всё чаще упоминал «Святого Антония», к лоббированию которого уже собирался привлекать папу римского. К числу «выходов» на Иоанна Павла II прибавился итальянский священник Серджо Мерканцин. Именно этот человек в своих воспоминаниях удачно сформулирует, что Тарковского на Апеннинском полуострове привлекал «хаос, полный жизни». Дескать, именно в нём режиссёр видел главное сходство Италии и России.

Возможно, о «Летучем голландце» он умалчивал, поскольку этот замысел всё меньше увлекал Андрея. В конце концов, изначально идея принадлежала не ему. Постановкой же «Святого Антония» со временем заинтересовался Пио Де Берти. Трудно сказать, было это связано с католической тематикой или же с тем, что итальянские продюсеры чувствовали, как «теряют» режиссёра.

Примечательно, что в Стокгольме появилась очередная «ведьма», которая хотела увидеться с Тарковским. Об этом он, безусловно, написал в дневнике, несмотря на то, что встреча не состоялась. Заинтриговал его знакомством с ней Юри Лина, который рассказывает: «Её звали Мария Кроман. Талантливая ясновидящая, с которой я договорился об их встрече. Несколькими годами раньше я показывал ей фотографию Андрея. Совершенно не зная Тарковского, она сказала мне: „Он очень талантливый, выдающийся режиссёр“. Я был изумлён. При случае я рассказал о ней Тарковскому, и он сказал, что хотел бы увидеть её. Но вмешались обстоятельства… Иначе она произвела бы на него глубокое впечатление».

Из Москвы поступали тревожные новости: старшего сына Арсения могли забрать в армию. «Ужасный дни, ужасный год!» — резюмировал режиссёр. Рабочие процессы никак не становились компенсацией на фоне личных проблем.

В эти дни Тарковский ходил на стокгольмскую премьеру фильма своего старого знакомого Милоша Формана. Речь идёт о картине «Амадей» (1984). Там же состоялся банкет по случаю, где собрался весь цвет шведского кино. Бергмана, разумеется, не было, но присутствовали Лив Ульман и Биби Андерссон — актрисы, которых Андрей давно собирался снимать, но так и не снял. Фильм Формана режиссёру резко не понравился. Отметил он разве что артиста Мюррея Абрахама, исполнившего роль Сальери. Более всего его возмущало, что картина собрала множество наград, включая восемь «Оскаров». Всё это Тарковский внесёт в дневник значительно позже[1059], когда состояние здоровья заставит его отвлечься от постоянной рабочей суеты.

18 ноября режиссёр писал, что заболел — «бронхит и какая-то ерунда с затылком и мускулами, которые давят на нервы». Помимо кашля, появились головные боли, боли в костях, образование на лопатке, которое он назвал «жировиком». Местные врачи — а нужно отметить, что часть из эскулапов, выбранных Тарковским, принадлежала к нетрадиционной медицине — единодушно связывали происходящее с переутомлением и стрессом. Это выглядело правдоподобно.

Разговоры с Москвой становились всё трагичнее: «Ну, что я им скажу нового!» — записал Андрей 19 ноября. Через неделю лучше ему не стало. В конце месяца возникло подозрение, что это не просто бронхит. Воспаление лёгких? Обострение застарелого туберкулёза? Вариантов было множество, и режиссёр сделал первые обследования — подробный анализ крови и рентген лёгких. Результаты были готовы не сразу, а у Тарковского, как всегда разъезды, потому запись о таинственном затемнении появилась лишь неделю спустя, по возвращении из Франции.