Итальянские маршруты Андрея Тарковского

Да, несмотря на скверное самочувствие, в начале декабря Андрей летал в Париж, жил там у Кшиштофа Занусси. Месяцем[1060] ранее Тарковский писал в дневнике, что тот предлагал ему остановиться «в случае необходимости» в своей «гарсоньерке» — небольшой холостяцкой квартире. Располагалась она неподалёку от Триумфальной арки. Режиссёр приехал в столицу Франции, чтобы принять участие в телепрограмме, посвящённой Андрею Сахарову. Это был довольно серьёзный политический жест. После него Тарковский уж точно не мог говорить, будто он — не диссидент. По слухам, полученным через Андрея Яблонского, запись выступления режиссёра оказалась в органах госбезопасности уже на следующиё день. Безотносительно Сахарова, в эфире французского телевидения он рассуждал так: «Чем больше торжествует зло, тем больше оснований создавать произведения искусства. Труднее, но это более необходимо». Или о себе: «Я никакой не пророк. Я обыкновенный человек, которому Господь дал возможность быть поэтом. То есть молиться каким-то другим способом, чем мы молимся в наших храмах». Сейчас в этих горьких словах проступает предчувствие беды. Сам же Тарковский, вероятно, подумал о ней около 5 декабря, когда он, вернувшись в Стокгольм, впервые кашлянул кровью.

В конце декабря он собирался снова вернуться в Париж на съемки телепередачи уже посвящённой ему и воссоединению семьи, но эта поездка не состоится. Режиссёр полетит во Францию только в январе и совсем по другой причине…

7 декабря в Стокгольм приехал Ростропович. Тарковский чувствовал себя «отвратительно» — так он отзывается сам — но не встретиться было невозможно. Музыкант, как всегда, предлагал разностороннюю помощь. Поскольку по одному снимку диагноз ещё не поставили, он намеревался хлопотать и о хорошем враче. В результате через неделю Андрей пойдёт на приём в клинику Каролингского университета (Karolinska vägen, 22). Кроме того, Ростропович обещал взять на себя решение проблем с квартирой во Флоренции, где он будет в феврале, поскольку с новым мэром Массимо Боджанкино его связывали дружеские отношения. Мстислав же потом[1061] подключит к решению проблем Тарковского мэра Парижа, экс-премьер-министра Франции, будущего президента Жака Ширака. Но главное, он пообещал в марте передать письмо режиссёра Рональду Рейгану. Вдобавок музыкант привёз предложение сделать киноверсию оперы «Борис Годунов». Андрею неловко: во-первых, он не в восторге от самой идеи — слишком много новых, манящих замыслов. Во-вторых, Тарковский не знал, как это сделать — кино и театр слишком разные среды. То, что реализовано на сцене, не переносится на экран непосредственно, а требует переработки, на которую сейчас не было ни времени, ни желания, ни сил. «В кино я не знаю, как ставить оперу», — писал[1062] он и этой фразой будто продолжал полемику с Бергманом, который сделал версию «Волшебной флейты» на экране. В интервью[1063], данном примерно в это время, режиссёр рассуждает очень точно: «Когда Бергман говорит о Боге, то лишь для того, чтобы сказать, что голос Его не слышен в мире, что Его нет… Стало быть, между нами не может быть сравнения. Критики, убеждённые в обратном, очень поверхностны, и если они утверждают это лишь потому, что исполнитель главной роли „Жертвоприношения“ снимался и у Бергмана и что в моем фильме использован пейзаж шведской деревни, то это только доказывает, что они не понимают ни Бергмана, ни экзистенциализма. Бергман ближе к Кьеркегору, чем, собственно, к проблеме веры».

Приведённая цитата — из чрезвычайно содержательного интервью, которое Тарковский дал в эти дни в Париже Шарлю-Анри[1064] де Бранту. Режиссёр подробно рассказал о своих планах и положении дел по состоянию на конец 1985 года. Тем не менее даже за рубежом оно увидит свет лишь в 1987-м. Эта беседа известна на русском языке под названием «Красота спасёт мир…», хотя при первой публикации де Брант озаглавил её другой цитатой: «Вера — это единственное, что может спасти человека…»

Здесь Тарковский много говорит о «Жертвоприношении» и это — крайне важные слова, которые нашлись уже после того, как фильм сложился. «Я думаю, что человека, готового пожертвовать собой, можно считать верующим. Конечно, это странно. Александр жертвует собой, но в то же время вынуждает к этому и других. Это сумасшествие! Ну, а что поделаешь? Конечно, для них он человек конченый, хотя на самом деле совершенно ясно, что как раз он-то и спасён».

Будто продолжая размышлять над предложением Ростроповича, Тарковский неожиданно заявил в интервью, что на театральной сцене можно было бы поставить «Солярис» и «Сталкера». Идея же по поводу того, как воплотить на экране оперу, появится в дневнике уже 10 декабря: «А что, если „Годунова“ в кино решить иначе? Совершенно. Переплести репетиции, облик Славы Ростроповича — музыканта. Бориса — кулис — усилий зрителя — режиссёра — Пушкина — Мусоргского. То есть построить этакое сооружение, зависимое от личностей».