Итальянские маршруты Андрея Тарковского

С 12 января несколько недель Андрей жил в доме Марины Влади, расположенном в ближнем, чрезвычайно респектабельном предместье Парижа Мезон-Лаффит. Этот ставший легендарным особняк[1071] актриса купила в 1953 году на свои первые гонорары, заработанные, кстати сказать, в Италии. Одно время здесь обитала вся её семья: мама, сёстры и четырнадцать их детей. В нём останавливался Владимир Высоцкий. И тут же состоялось самое долгожданное событие последних пяти лет жизни Тарковского. В ожидании приезда своих, он писал[1072] в дневнике, что важно найти дом, где можно их встретить — даже в такой ситуации он беспокоился о доме. В конце месяца больной режиссёр начнёт принимать у Влади архитектора Бруно, который работал над проектом итальянского жилища семьи Андрея на этот раз — в Роккальбенье. Идеи зодчего Тарковский отвергнет. Та же история повторится в середине марта[1073], то есть проект, над которым архитектор будет работать два месяца, категорически не устроит заказчика, и тогда он передаст Бруно собственные чертежи. Всё-таки доверить кому-то создание желанного и выстраданного дома Андрей не мог. Разговоры о строительстве будут происходить в промежутках между чрезвычайно болезненным лечением. В Роккальбенье, однако, режиссёр более не побывает.

Пока же в Париже он рассматривал варианты того, что можно арендовать. Французские власти, в свою очередь, обещали спешно оформить гражданство, предоставить квартиру и даже оплачивать медицинские услуги за счёт государства.

Так незаметно начиналась война между Францией и Италией за территорию под названием «Тарковский». Война, которую СССР уже давно проиграл. Но то ли это сражение, о котором режиссёр писал: «Эту войну, которую я веду, надо выиграть. (Вывезти и Ольгу и выздороветь — хотя бы на несколько лет, чтобы сделать несколько картин.) И в том, что я её выиграю, — нет сомнений, Бог поможет! А моя болезнь — это сотрясение, помогшее вывезти Тяпу и Анну Семёновну. Я выиграю, потому что мне нечего терять, я пойду до конца». Однако 17 января ему очень плохо, он чуть не упал в ванной. И физическое состояние ухудшается психологическим — отвращением к своей немощности.

Режиссёр думал, что родные должны прибыть не самолётом, а поездом, поскольку иначе при досмотрах в аэропорту они не привезут всё, что нужно. Об этом ли сейчас стоило беспокоиться? Тем не менее как выяснится потом, волновался Тарковский не зря. Андрюшу с Анной Семёновной долго будут не пускать в самолёт из-за некой формальной ошибки в визе. Пустят в последний момент, и, в итоге, потеряют одну из сумок багажа. Крис Маркер встречал родных режиссёра в аэропорту вместе с Ларисой. Здоровье главы семьи, конечно, ему поехать не позволяло. Вышло так, что в объектив камеры Маркера попали ключевые моменты последнего года жизни мастера, его реакции, его лицо. Съёмки продолжились дома у Марины Влади, где Тарковский ждал сына и тёщу. Сам Андрей перед камерой с усилием сдерживает эмоции. Такое долгожданное событие! Впрочем, сколько ни повторяй этот эпитет, передать ощущения невозможно. Однако, безусловно, режиссёр поразительно сдержан. Он осознаёт, что его снимают, но не просит выключить камеру. Кино — это вся его жизнь, вот только из создателей Андрей превращается в его героя. А может, он просто возвращается в собственное прошлое, когда, приехав в Италию, Тарковский собирался снимать материал своей жизни на шестнадцатимиллиметровую камеру.

Удивительно, но упомянутая сдержанность проникает и в дневник. Режиссёр записал лишь, что тёща не изменилась внешне, а Андрюшу он бы не узнал: «Очень вырос… Хороший, милый, зубастый мальчик». Редчайшие слова Анны Семёновны об этой встрече можно услышать в документальном фильме «Андрей Тарковский. Воспоминание».

Возвращаясь к картине Маркера, следует отметить, что её название — «Один день Андрея Арсеньевича» — выглядит то ли парадоксом, то ли ошибкой, то ли оксюмороном в духе самого главного героя. Какой именно день? 19 января 1986 года? Или 19 июля 1985-го, когда состоялись съёмки второго дубля пожара? Этому событию уделено, пожалуй, даже больше внимания. А может, речь про 24 января 1986-го, когда Тарковский впервые увидел смонтированное вчерне «Жертвоприношение» на экране телевизора? Всё это верно и неверно. Просто жизнь мастера прошла как один белый-белый день.

Позже Маркер покажет Андрею снятый материал, и тот будет огорчён: «Я выгляжу чудовищно. Как, наверное, я перепугал их! Лариса неестественна: произносит какие-то монологи вроде тостов, хотя никто их не требует…»[1074]

Сын до приезда ничего не знал о болезни отца, в Москву такие новости не сообщали, это стало дополнительным шоком. По прошествии лет он признавался[1075], что, увидев папу, почувствовал, будто не было долгих лет разлуки. Это, конечно, сильно отличается от ощущений режиссёра.

В это время Тарковский читал «Колымские рассказы» Варлама Шаламова и был впечатлён. Мало о каких книгах он говорил в терминах «невероятно» и «гениально».